Угрюм-река
Шрифт:
Большая часть этой нелегальщины доставлялась и доставляется Протасову из Питера, Москвы, иногда даже из-за границы. Конечно, не по почте, а тайно, с верным человеком. Например, приедет какой-нибудь выписанный по рекомендации Протасова чертежник, техник, слесарь, акушерка, ну и…
Даже вот недавно за подаянием монах — не монах, странник пришел. Пыльный, истомленный; на молодом, с маленькой бородкой лице напускная святость. Влез в кабинет, перекрестился на Карла Маркса, вздохнул.
— Андрюхин вы будете? — спросил он Протасова.
— Что
— Вот явочка к вам.
Инженер Протасов пробежал письмо, улыбнулся, сказал:
— Садитесь, товарищ, — и на ключ запер дверь. Странник поставил в угол посох, развязал торбу с нашитым наверху клеенчатым крестом и вручил Протасову кучу брошюр, бумаг, бумажек.
В торбе, кроме смены белья, лежали маленькие иконки, крестики, пузырьки с целебным маслицем от святых мощей, ватка от зубной боли, окатные камушки с Ердань-реки. И странник и Протасов, рассматривая все это, тихо смеялись.
— По чугунке ехал, а от чугунки четыреста верст пешком шел, вот этой самой благодатью прикрывался. Ну, попутно кой-чего внушал. В Спасском едва уряднику не отдали.
— Как на фабриках? И вообще…
Пришлец рассказал Протасову о многом. Рабочее движение в столицах, на Урале и на юге крепнет. Были забастовки, кой-где были расстрелы. Деревня тоже ожидает земли и воли. От Государственной думы ничего не ждут: разговорчики да кукиши в кармане. При дворе завелся Гришка Распутин, сибирский мужичок, конокрад. Трон шатается.
Царек Никола голову теряет. Словом, вот-вот революция. Да вы прочтете свеженькую, литературу, сами убедитесь…
Протасов радостно улыбался, ерошил волосы, бегал по кабинету, без конца курил.
— Михайлов в Питере?
— В нем, в нем. На Путиловском.
— А вы когда обратно?
— Не тороплюсь. Сначала по вашим рабочим попутаюсь с недельку, потом на казенный завод махну, оттуда — по железнодорожным мастерским. У меня еще три явки. А к вам завтра Александр придет, вьюнош молодой. Он у техника Матвеева будет ночевать. Вручите вьюноше сему денег, сколько есть, он завтра же и вобрат на Русь.
— Я имею передать денег четыре тыщи. Был поздний вечер. Инженер Протасов провел странника в кухню, сказал кухарке:
— Попитайте отца Геннадия чем бог послал. А потом бросьте ему сенничок где-нибудь, хоть в ванной, что ли. Пусть ночует.
Протасов вернулся в кабинет, до вторых петухов просматривал доставленный пришельцем материал, написал выработанным не своим почерком несколько писем для врученья Александру и лег спать.
Отец же Геннадий аппетитно кушал в кухне, поучая женщин от священного писания.
Эта встреча в квартире Протасова произошла совсем недавно. Отец Геннадий провел в резиденции около недели, очаровал своей святостью Нину Яковлевну, благочестивым странноприимством которой он пользовался трое суток, орал на Прохора Петровича, стуча в паркет посохом:
— Изверг ты, изверг!.. Не печешься ты о
— А мне и не надо, — хладнокровно ответил Прохор и, чтобы не заводить при жене скандала, ушел.
В дальнейшем судьба странника такова. Он ходил по квартирам рабочих, по избам крестьян, проповедовал «слово божие», на чем свет стоит пушил заочно Прохора Петровича, намеками призывал рабочих к забастовке. Пристав, по приказу Прохора, схватил монаха, привел его к себе. Но отец Геннадий развел такое изустное благочестие, что Наденька не на шутку расчувствовалась, заплакала. Отца Геннадия отпустили с миром, пристав доложил Прохору, что на монаха был простой навет. Где теперь этот таинственный скиталец, инженер Протасов не знал, и нам неизвестно это.
Известно же нам вот что.
Однажды в субботу, поздним августовским вечером, инженер Протасов надел макинтош, сказал Анжелике:
— Я на заседание в контору. Вернусь поздно. Не ждите, ложитесь спать.
— Ужин прикажете оставить?
— Тарелку варенцу.
Было темно. Пьяные невидимками хлопали по лужам. Протасов, проплутав с версту, остановился у недоделанного сруба и начал время от времени помигивать в тьму карманным электрическим фонариком. Выкурил папироску, зажег вторую. Кто-то крадучись стал подходить к нему. Протасов трижды мигнул фонариком. Тогда уверенной походкой приблизился к Протасову вплотную человек и тихо спросил:
— Вы, ваше высокородие?
— Как вам не стыдно, Васильев, — так же тихо ответил Протасов. — Как не стыдно?
— Виноват… Привычка-с… Пойдемте, товарищ Протасов. Шагайте за мной смелей… Я дорогу знаю.
Пошли, хватались за плетень, чтоб не упасть в лужи, дважды перелезали изгородь, пересекли врезавшийся В жилое место клин тайги, спустились в долину небольшой речонки, свернули в глубокий распадок-балку, где был большой, на сто человек, брошенный барак. Теперь жили в нем ужи да летучие мыши. Он изредка служил пристанищем «вольного университета» (по выражению техника Матвеева) для революционно настроенных рабочих. Место глухое, безопасное.
Андрей Андреич осторожно спустился в барак, погрузивившись из тьмы в тьму: лишь слабый огонек мерцал, Прихода Протасова никто не уследил: тьма мерно дышала, тьма слушала, что говорит техник Матвеев.
— Таким образом, вы видите, товарищи, к чему привела забастовка девятьсот пятого года. Это первый этап, первый пожар русской революции. Когда придет второй и последний этап, покажет будущее. Однако надо думать, товарищи, что это наступит скоро.
Матвеев говорил негромко, медленно, делая паузы после каждой фразы, чтоб дать рабочим время вникнуть в значенье слов. Голова и лицо его чисто выбриты, он мешковат, толстощек, весь какой-то пухлый. Ему тридцать лет.