Угрюм-река
Шрифт:
— К вашим услугам.
Вышли. Крытая карета. В ней два жандарма. Спустили шторы. Поехали.
— Вы не знаете, по какому делу? — спросил Прохор сидевшего рядом с ним генерала Петухова. — Я недавно тут.., перенес.., одну неприятность…
— Нет, нет, не беспокойтесь… Разговор будет носить чисто деловой характер. Впрочем, я вас должен предупредить… Давайте завернем ко мне и там обсудим.
— Очень рад, — сказал Прохор и шепнул генералу в ухо:
— Я за благодарностью не постою…
Минут через десять лошади остановились. Как колодец —
— Прошу! — Генерал уселся за большой письменный стол. Прохора усадил напротив себя спиной к входным дверям, возле которых вытянувшись — два жандарма.
Прохор в замешательстве: не знает, по какому делу он здесь и как ему держаться.
— Ну-с, так-с… — Генерал поправляет очки на горбатом носу, чуть касается бороды кончиками пальцев и в упор смотрит по-серьезному на Прохора.
Прохор ждет неминучей для себя грозы. «Донесли, донесли, влопался голубчик», — выбрякивает разбитое пьянством сердце. В мыслях Прохора быстро мелькают тени Авдотьи Фоминишны, ее подруги баронессы Замойской и самого градоначальника столицы. Сознание задерживается на понятии «градоначальник», и Прохор леденеет. Ежели вся эта грязная история докатилась до него, Прохору не сдобровать.
— Ну-с?., так-с…
Генерал улыбнулся, нажал звонок, проговорил:
— Что ж… Выпьем по бокальчику. Для храбрости, — и заперхал в высокий красный воротник басистым хохотком.
— Благодарю вас, не могу, — соврал Прохор.
— Ну, как хотите, как хотите, — недовольно протянул генерал и щелчком пальца сшиб с мундира какую-то козявку.
— В сущности… Я бы… Но ведь мы собираемся к…
— Так, правильно. Но дело в том… Тут из внутреннего помещения, раздвинув плюш портьер, явился человек в ливрее с синими отворотами.
— Лиссабонского! — приказал генерал, человек поклонился, подал вино. — Дело в том… Вы думаете, что сам-то градоначальник трезвенник? Ого! Посмотрели бы вы… Дело в том, что вам назначено там быть без четверти десять, — сейчас сорок две минуты девятого. Время уйма… Итак… Ваше здоровье!.. — генерал взял бокал, чокнулся с Прохором.
— Будьте здоровы, ваше превосходительство, — взял бокал и Прохор.
Генерал отхлебнул немного. Прохор залпом, жадно осушил до дна.
— Ага, — сказал генерал и позвонил. — Налей-ка, брат, еще, да балычку, икорочки…
— Может быть, сыр бри угодно вашему превосходительству?
— Давай сыр бри, — повоняй, брат, повоняй. Человек быстро исполнил приказание и вышел.
— Дело вот в чем… Пейте, пожалуйста, кушайте… Не желаете ли вонючки? Надеюсь, у вас в Сибири этой дряни нет. Живые червяки, мерзость, тьфу, смердит, а между тем — пикантно… Ну-с. Ваше здоровье!
Прохор выпил второй бокал и третий.
— Ну-с, дело вот в чем. Вы, если не ошибаюсь… Прохор насторожился, но
— Если я не ошибаюсь, вы… Впрочем… Сейчас, сейчас… — Генерал нажал кнопку три раза. — Так-с, так-с. Ага…
В комнату из-за малиновых портьер вошла высокая полная дама в черной, волочащейся по полу мантилье. На голове кружевная наколка с черным закрывающим лицо вуалем.
— Он?
— Он.
Генерал ударил в ладоши. Подскочившие к Прохору жандармы вмиг скрутили ему полотенцем руки назад.
Прохор как во сне поднялся. Черная дама откинула с лица вуаль.
— Узнал?
Пораженный Прохор вскрикнул, силясь высвободить связанные руки, стал быстро пятиться в пространство. Ненавидящие, холодные глаза, мстительно сверкая, двигались за ним, настигали его, и вот они оба — лицо в лицо.
— Мерзавец! Бандит!.. Так на ж тебе, так на ж!! — И две ошеломляющие пощечины, от которых дрогнул потолок, обожгли его сердце до самых до глубин. — Узнал?
Прохор ринулся грудью на женщину и упал, оглушенный тупым ударом сзади. Его топтали сапоги, волочили по полу; генерал, раскорячившись на четвереньках и потеряв накладную свою бороду, орал ему в оба уха, в рот. Но Прохор ничего не видит, ничего не слышит и не чувствует: он где-то там, вне бытия, в пурге, во взмахах снежной бури.
Теплый поздний вечер. Санкт-Петербург в огнях. Он еще не провалился, жив, цветущ. Плоский простор болот до сытости давно набит тяжелым камнем. Что было наверху высоких гор — разбито вдребезги и свалено сюда, в низину. И вот балтийского болота нет, остались лишь непобедимые туманы: седые, желтые, холодные. Они влекут на своих убийственных подолах хмарь, хворь, смерть.
Иннокентий Филатыч, как свекла красный, с серебристой начисто отмытой бородой пешечком возвращается из бани. Подмышкой веник (подарит приятелю швейцару Мариинской гостиницы), в руке вышитый шерстью старинный саквояж с бельем. Вот чудесно. Хорошо попить чайку. Жаль, Анны нет, вдовухи-дочки. Сейчас бы на затравочку чайку домашнего, сейчас бы самовар, маленький графинчик водки — «год не пей, а после бани — укради, да выпей», поужинал — и спать. А встал — кругом тайга шумит. Вот жизнь!
А тут — шагай, шагай и в брюхо тебе, и в бок, и в спину, того гляди, под колеса попадешь, трамваи, извозчики, кареты, да моду взяли эти вонючие фыкалки с огнями по Питеру пускать. Улица, переулок, площадь, улица, еще два переулка. Да туда ли он идет?
Но в это время лязг копыт, карета.
— Что вы! Куда вы меня тащите?.. Караул…
— Цыц! Вы арестованы.
«Господи, помилуй! Господи, помилуй…» Карета мчится в тьму. По бокам — жандармы… «Господи, помилуй, — два жандарма!»
Пятый этаж. На диване — Прохор. Чуть дышит. «Господи, помилуй, господи, помилуй, жив или кончается?»
— Ваш?
— Наш.
Только два жандарма, боле никого.
— А и что случилося с ним?
— Генерал допрашивал. Сильный обморок. Со страху. С непривычки…