Угрюм-река
Шрифт:
Но никто не остановит теперь Прохора; мысли его сбились, и Прохор свободной своей волей быстро возвращается домой.
— Солнечное затмение какое началось, — поспевая сзади, изрекал Илья Сохатых. — Опять гроза будет в смысле электричества, конечно. А скажите откровенно, Прохор Петрович, откуда берется стрела? Например, помню, еще я мальчишкой был, вдарил гром, нашу знакомую старушку убило наповал, глядь — а у нее в желудке, на поверхности, конечно, стрела торчит каменная вершков четырех-пяти. Прохор Петрович! А что, ежели я вдруг окажусь в родственниках ваших бывших? А?
Сизобагровая
Кто боялся тьмы, — зажигал огонь. Засветила лампу и Анфиса. Часы прокуковали восемь. Ночь или не ночь? По знающей кукушке — вечер, но от молнии до молнии кусками стоит ночь.
Прохор обещал прийти ночью, велел Анфисе у окна сидеть. Сидит Анфиса у окна. Думы ее развеялись, как маково зерно по ветру, нервы ослабели как-то, но душа взвинтилась, напряглась, ждет душа удара, и неизвестно, откуда занесен удар: может, из тучи молнией судьба грозит, может, кто-то незнаемый смотрит ей в спину сзади, ну таково ли пристально смотрит, — впору обернуться, вскрикнуть и упасть. Анфисе невыносимо грустно стало.
В это время к Прохору, крестясь на порхающий свет молний, вошел отец.
— Ну, как? — настойчиво спросил он и сел на кровать. Егсгвид упрям, решителен.
Неокрепший после болезни Прохор сразу же почувствовал всю слабость свою перед отцом и смущенно промолчал, готовясь к откровенному разговору с отцом своим начистоту, до точки.
— Ладно, — нажал на голос отец; припухшие глаза его смотрели на сына с оскорбительным прищуром. — Ежели ты молчишь, так я скажу. И скажу в последний раз.
Он достал вчетверо сложенный лист бумаги и потряс им.
— Вот тут подписано Анфисе все. Шестьдесят три тыщи наличных. А кроме этого, и те деньги, которые в банке, то есть твои.
— Как?! — резко поднялся Прохор.
— Как, как… — сплюнув, сказал отец. — Был как, да свиньи съели. Вот как! — Он сморкнулся на пол и вытер нос рукавом пиджака. — Я еще в прошлом годе проболтался ей, ну она и потребовала. Она деньгам нашим знает счет не хуже нас с тобой.
Прохор закусил губы, сжал кулаки, разжал, сел в кресло и хмуро повесил голову, исподлобья косясь на отца-врага.
— Я завтра еду с Анфисой в город, — продолжал отец. — Оформим бумагу и насчет развода смекнем. Одначе бумага будет в силе только после нашей с ней свадьбы. Тут, в бумаге, оговорено. Значит, ты сядешь заниматься делом на Угрюм-реку. Начал у тебя сделан там хороший, а за женой капиталы превеликие возьмешь. Я переселяюсь с Анфисой в наш городишко, а нет — ив губернию. Займусь делом, наживу мильен. Марье же, то есть ненаглядной матери твоей, остается здесь дом и лавка с товаром. При ней, то есть
Прохор взволнованно теребил бледными пальцами свисавший на лоб черный чуб.
— Когда видел Анфису в последний раз? — отрывисто спросил он, вскинув голову.
— Сегодня, пока ты на охоту с Илюхой ходил. Прохор посмотрел в лицо отца сначала серьезно, затем губы его скривились в язвительную улыбку; он зло отчеканил:
— Врешь. К чему ты врешь, отец? Анфиса не могла тебе этого сказать, насчет вашей женитьбы… Не могла!
— Это почему такое?.. — И кровать заскрипела под отцом.
— А вот почему… — Набирая в сердце смелость, Прохор неверным крупным шагом прошелся по комнате, подошел к окну; черные стекла омывались черным ливнем. — Вот почему, — он встал лицом к отцу, уперся закинутыми назад руками в холодный подоконник и, запрокинув голову, решительно сказал:
— Потому, что я подлец, я изменил Нине, я хочу жениться на Анфисе. Я ей об этом сказал.
Отец сощурился, затрясся в скрипучем смехе, ему начально вторила скрипучая кровать.
Прохор стал недвижим; его лицо густо заливалось краской, нервы готовили в организме бурю.
— Я ее люблю и не люблю! — сдавленно закричал он, глаза его прыгали. — Я и сам не знаю. Я только знаю, что я подлец… И… Дело было так… Я пришел к ней… Я говорил ей, что ты согласен на все… То есть согласен жениться на ней и все подписать ей. Она.., она.., она это отвергла. Тогда я сказал, что, женившись на Нине, я обещаюсь быть се.., этим, как его?.. Быть ее любовником. Она отвергла. Она.., она.., потребовала, чтоб я женился на ней. Категорически… Безоговорочно… Я наотрез отказался. Это ночью… На другой день… Помнишь, я бежал из дому?.. Она ехала в город, везла прокурору улики. Я догнал ее. И мне.., и я… Она вырвала от меня клятву, что я женюсь на ней. Так что ж мне делать теперь?.. Отец!.. Что ж мне делать?! Или ты врешь, отец, что она сегодня согласилась быть твоей, или она — стерва… Нехорошая, грязная тварь… Отец!.. Что ж делать нам с тобой?.. Отец… — Прохор с воем шлепнулся на широкий подоконник и припал виском к сырому косяку.
Блеснула молния, треснул раскат грома. Отец перекрестился.
— Свят, свят, свят… — и вновь засмеялся сипло и свистяще. — Дурак… Дурак! Что ж, ты думаешь, она любит тебя?.. Любит?
— Я уверен в этом… Любит… И я, подлец, люблю ее… Да, да, люблю! — весь дрожа, крикнул Прохор и, вскочив, посунулся к отцу:
— Отец, я женюсь на ней!..
— Дурак… По уши дурак!.. Как же она может любить тебя, ежели она второй месяц от меня в тягостях?.. Брюхатая… — уничтожающе-спокойно сказал отец.