Угрюм-река

Шишков Вячеслав Яковлевич

Илья заперся в своей комнате, на коленях усерднейше молился.

— Упокой, господи, рабу божию Анфису… Со святыми упокой!.. — Сердце же его радовалось: хозяин обязательно должен умереть, — значит, Марья Кирилловна, Маша овдовеет. — Дивны дела твои, господи! — бил в грудь веснушчатым кулачком своим Илья, стукался обкудрявленным лбом в землю. — Благодарю тебя, господи, за великие милости твои ко мне… Вечная память, вечная память…

21

Следователь, Иван Иваныч

Голубев, приехал к вечеру. Он — невысокий, сухой старик с энергичным лицом в седой, мужиковской бороде, говорит крепко, повелительно, однако может прикинуться и ласковой лисой; к спиртным напиткам имеет большую склонность, как и прочие обитатели сих мест. Он простудился на охоте и чувствовал себя не совсем здоровым: побаливала голова, скучала поясница.

Тотчас же началось так называемое предварительное следствие.

Анфису Петровну посадили к окну на стул, локти ее поставили на подоконник. Анфиса не сопротивлялась. Бледно-матовое лицо ее — мудреное и мудрое. Анфиса рада снова заглянуть в свой зеленеющий сад, не в тьму, не в гром, а в сад, озлащенный веселым солнцем, — но земная голова ее валилась. Голову стали придерживать чужие чьи-то, нелюбимые ладони, Анфиса брезгливо повела бровью, но ни крика, ни сопротивления — Анфиса покорилась.

К ране на лбу приложили конец шнура и протянули шнур дальше, в сад, чтобы определить примерный рост убийцы и с какого пункта произведен был выстрел.

— Так подсказывает логика, — пояснил следователь. Тут вышла малая заминка: незыблемая логика лопнула, застряла между гряд. Следователь встал на гряду, в то место, куда привели его логика и шнур, и прицелился из ружья Анфисе в лоб.

— Да, — и он раздумчиво почесал горбинку носа. — При моем росте — с гряды как раз. А ежели разбойник значительно выше меня, он мог и из-за гряды стрелять. Да.

Земля на соседних грядах по направлению к забору подозрительно примята, но ливень смыл следы.

— Убийство произошло до ливня, во время ливня, но ни в каком случае не после, — уверенно сказал следователь, и все согласились с ним.

Следователь записал в книжку кратко: «Сапоги». Определили, где перелезал злодей через забор: присох к доскам посеревший за день чернозем, видны царапины от каблуков. Вернулись в дом.

— Завтра утречком придется череп вскрыть, пулю вынуть, — приказал следователь фельдшеру Спиглазову, заменявшему врача.

Учитель обратил внимание следователя на валявшийся пыж.

— Знаю, знаю, — поморщился следователь: легонько вскрикнув и хватаясь за поясницу, он нагнулся, поднял бумажную пробку, внимательно осмотрел ее и стал осторожно развертывать. — Удивительно, как пыж мог влететь сюда. Очевидно.., туго сидел в стволе…

Желтое, сухое лицо учителя покрылось пятнами.

— Газета, — сказал следователь, — оторванный угол от газеты. Урядник! Кто выписывает «Русское слово»?

— Громовы! — с радостной готовностью прокричал учитель.

— Так точно, господин следователь,

Громовы! — учтиво стукнул урядник каблук в каблук.

Следователь записал: «Уголок газеты».

Пошли к Громовым. Дорогой один из крестьян сказал следователю:

— Тут к ней, к покойнице, вашескородие, еще один человечек хаживал, царство ей небесное…

— К покойнице или к живой?

— Никак нет, к живой… Шапкин…

— У него имеется ружье. И газеты читает… Следователь кратко записал на ходу: «Ш, руж.» У Громовых расположились почему-то в кухне. Хозяев не было, одна кухарка. Как только сели за кухонный артельный стол, Варвара сразу же заплакала.

— Не плачь, — успокоил ее следователь. — А лучше скажи, когда вчерашней ночью пришел домой Ибрагим-Оглы?

— А я, конешно, не приметила, когда… Я уж после грозы легла, уж небушко утихать стало… Его все не было.

— А когда вернулся Прохор Петрович?

— Не приметила. Только что они ночью кушали шибко много щей с кашей да баранины. Потом ушли к Илье.

Илья Сохатых давал показания сначала бодро, отставив правую ногу и легкомысленно заложив руку в карман.

— Ибрагим, по всей вероятности, прибыл к месту нахождения перед рассветом. Ночью мы с Прохором Петровичем заглядывали к нему, но обнаружения в ясной видимости не оказалось.

— Говорите проще. В чем Прохор Петрович был обут?

— В пимах-с, в валенках-с. Потом они вертоузили на гитаре, конечно.

— Не пришлось ли вам вчерашней ночью или сегодня утром мыть чьи-нибудь грязные сапоги?

— Нет-с… Как перед богом-с.

— Умеете ли вы стрелять из ружья?

— Оборони бог-с… Как огня боюсь… Когда Прохор Петрович производит выстрелы на охоте, я затыкаю уши. Например, вчера…

— Не приходилось ли вам стрелять когда-нибудь из собственного револьвера в цель? В лопату, например?

— Никак нет-с… Впрочем, обзирая прошлые события, да, стрелял-с…

— Принесите револьвер…

Прохор лежал в кровати. На голове компресс. Фельдшер удостоверил его болезнь.

— Давно ли хвораете? — присел следователь на стул.

— Давно… Поправился, а потом опять… Меня лечил городской врач.

— Знаю… — Следователь пыхнул дымом папироски, подъехал со стулом вплотную к Прохору и, пристально глядя в его глаза, со скрытой какой-то подковырочкой раздельно произнес:

— Л не убили ль вы вчера… — и задержался.

Прохор сорвал с головы компресс и порывисто вскочил:

— Что? Кого?.. Вы что хотите сказать?..

— Лежите, лежите… Вам волноваться вредно, — ласково проговорил следователь, мельком переглянулся с учителем и приставом и положил свою руку на дрожавшее колено Прохора. — Вы думали — я про Анфису Петровну? Что вы, Прохор Петрович, в уме ли вы? Я про охоту… Вчера, днем, с Ильей Сохатых… Убили что-нибудь в поле, или ружьецо у вас чистое?..

— Вряд ли чистое… Я стрелял, убил утку, но не нашел…