Угрюмое гостеприимство Петербурга
Шрифт:
Потом он вновь сел на своего верного Агенора и пустился навстречу заре.
Глава 24
Те, кто уезжает в Москву
Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно — и ты мой друг.
Старый князь, по обыкновению, проснулся в десять часов утра. Он всегда просыпался в это время, вне зависимости от того, в котором часу ему случалось лечь. После физических упражнений,
Аккурат в тот момент, когда часы закончили бить двенадцать раз, в столовую вошел Валентин и объявил, что с визитом явился граф Александр Христофорович. Старый князь велел немедленно его просить.
Как всегда, начальник Тайной полиции выглядел прекрасно.
— Слышали новость? — поинтересовался он после нескольких приветственных фраз.
— Ты знаешь, Христофорыч, в последнее время столько новостей, — заметил старый князь с улыбкой. — Которую из них рассказать хочешь?
— О Зимнем, князь, о Зимнем.
— А что с ним? — удивился Андрей Петрович. — Вчера вроде стоял.
— И простоит еще не один век, — уверенно закивал граф, — да только вот изрядно погорел он.
— Какая оказия! — усмехнулся Суздальский.
— Представьте себе. — Александр Христофорович прищурился. — Император в бешенстве.
— Могу себе представить.
— Его величество припомнили мне случай, — как бы кстати произнес граф. — Когда вы с ним в предыдущий раз беседовали, он сказал, что скорее Зимний дворец сгорит в огне, нежели он позволит вам вести себя подобным образом.
— Стало быть, теперь он вполне может позволить мне вести себя достойно, — заметил старый князь.
— После этого пожара он, знаете, несколько спустил пар, — деликатно сказал Александр Христофорович. — И если бы вы захотели… вернуть его расположение…
— Христофорыч, посмотри на меня, — со смехом произнес старый князь. — В моих летах не сильно заботятся о чьем-либо расположении.
— А Петр Андреевич? — удивился граф.
Суздальский улыбнулся той своей улыбкой, которой он одаривал людей умных и проницательных, людей, разумеющих важные мелочи, но упускающих самое главное, — эту улыбку видели очень немногие. Александр Христофорович уже видел эту улыбку. То было двенадцать лет назад, в декабре двадцать пятого года. Тогда Андрей Петрович настаивал на военном трибунале, казни организаторов восстания.
«Среди них достойные, уважаемые люди!» — возмутился тогда Турчанинов. И Суздальский улыбнулся так же, как и сейчас. «Да, — говорила эта улыбка. — Но они нарушили закон. Как бы это ни было тяжело, их должно привлечь к ответу».
Вот и теперь. Как бы это ни было тяжело, но Суздальские угодили в опалу. И им не пристало лебезить перед царем.
Андрей Петрович до конца завтрака не сказал более ни слова, а после проводил графа в кабинет.
Коль скоро старый князь решил продолжить беседу за закрытыми дверями, вдали от слуг, которым Суздальский очень
— Мой век кончается, — произнес Андрей Петрович. — Мне пришло время отходить от дел.
Начальник Третьего отделения внимательно посмотрел на собеседника. Он понимал, что означали слова старого князя: это были крайне скверные новости.
— Обществу будет вас не хватать, Андрей Петрович.
— Ничего, справитесь, — махнул рукой Суздальский. — Сегодня здесь пройдет последнее собрание.
— Мы так привыкли к вашим теплым стенам…
— Привыкнете к другим. На следующей неделе я уеду.
Александр Христофорович вопросительно взглянул на князя.
— В Москву, — пояснил тот. — А потом — в деревню.
— И вы не будете скучать?
— Опомнись, Христофорович! Мне уже девятый десяток. Общество с его собраниями меня уже не занимают. Уж слишком я стар, чтобы серьезно воспринимать этот вздор.
Князь улыбнулся. Граф Александр Христофорович был смущен. Он был еще слишком молод, чтобы понять это: ему от роду было всего только пятьдесят четыре года.
Старый князь вдруг стал серьезным.
— Если не свидимся, — произнес он строгим тоном. — Общество меня уважает, но даже в ложе — я в том уверен — у меня есть тайные недоброжелатели. Мой сын, Петр Андреевич, между нами, еще повеса. Когда пробьет час, ему понадобится поддержка.
— Вы хотите, чтоб я принял его в ложу? — уточнил граф.
— Не сразу, Христофорыч, не сразу. — Старый князь оскалил свои волчьи клыки. — Пускай сначала выступит против света — один против всех.
— А если он не сумеет справиться?
— Сумеет, — уверенно отвечал старый князь. — И только когда он уверенно встанет на ноги, пригласишь.
— А он согласится?
— А это, Христофорыч, не ведомо ни Богу, ни мне.
Когда граф Александр Христофорович откланялся, хозяин дома распорядился подготовить все к грядущему собранию. В последний раз они проводят его здесь. В последний раз руководит Андрей Петрович. Суздальский знал, что после всех его приключений никто не станет терпеть его председателем, ибо ссора с монархом, да и притом такая ссора, бросает тень на репутацию, а председатель должен всегда быть непорочен.
«Какой вздор, — размышлял теперь Андрей Петрович. — Для ложи, как и для петербургского света в целом, важно, чтобы человек всегда оставался в белых перчатках. Даже если он прежде, чем их надеть, душил голыми руками младенцев — это не имеет значения: репутация делает из человека божество. Не благие дела, не подвиги, не добродетели — репутация».
Но нет ничего общего у чести и репутации.
Разве Андрей Петрович с репутацией своей утратил честь? Разве он расплескал свое достоинство, как растерял уважение былых товарищей? Отнюдь. В одиночестве или в обществе — человек чести всегда останется человеком чести. Больше того, ради чести он пожертвует своим именем, своей репутацией — как жертвует теперь Петр Андреевич.