Уход на второй круг
Шрифт:
— Ну чего, Валерчик! Достаем? — хохотнул Глеб, наклонившись над канавой, разрытой еще летом во время ремонта водопроводной магистрали.
— Я не знаю, как он туда свалился, — плакала рядом молодая женщина на сильном подпитии. — Мы шли домой… к Гоше домой, а он вот туда…
Внизу что-то хрипело и издавало рвотные звуки.
— Держи, — Парамонов ткнул в руки Илоне чемоданчик, стянул с себя куртку. И сиганул в яму. Ноги по колено утонули в жиже. «Да твою ж мать…»
— Э-э-э-э-э-э, — раздалось совсем рядом.
— Валера,
— Вали нахер сам в свою психушку! — заорало нечто косматое пьяным в дупель голосом. — Доползу сам!
— Ясно. Обосрум оказался допазусом. Вставай давай! Домой поедем!
Домой, конечно, никто не поехал. Нога «пострадавшего» была вывернута так, что пришлось везти в травму. Но к концу этой поездки Парамонов самого себя считал всерьез пострадавшим. Сдавая пациента с рук на руки, разве что не перекрестился притом, что считал себя атеистом.
«Чушь — благодарить бога там, где постарался хирург», — частенько говаривал Лев Андреевич, и Глебка принял эту философию за свою с младых ногтей. Хотя позднее, став взрослым, зачастую задавался вопросом, как называть ту тварь, которая решила забрать обоих его родителей разом.
«112-я. Улица Героев Днепра, станция. Автомобильная авария. Двое пострадавших без сознания». «Лена, я не реаниматолог. Я отдираю экскременты от брюк».
«Парамонов, б*ять, надень другие штаны и рви!»
Сказано — сделано.
22:03. Они на Оболони. Мигалки, сирена. Сказано же, вечеринка. Но людей почти нет. Только менты и машина всмятку. Шевролешка средней руки. А еще предмет — иначе не назовешь, от которого перед глазами поплыло.
— Илон, не смотри, — хрипло выдохнул Глеб.
Она послушно зажмурилась и отвернулась. Парамонов ломанулся вперед. По сырому от крови асфальту, чувствуя, как чавкает под ногами. Хорошо хоть догадались тряпкой накрыть, иначе…
В машине их было двое. Девка — не пристегнутая, за что и поплатилась. От столкновения со столбом вылетела в лобовое стекло, да не вся. А рухнувшие осколки рубанули по шее. То, что от нее оставалось, лежало на капоте. С ней точно все. И все еще хрипящий водила, которому пытались оказывать первую помощь. Что тут окажешь, когда у него цвет землистый?
— Разойдись, — орал Глеб.
Беглыми пальцами ощупывал, смотрел, хмурился. Внутреннее кровотечение — без вариантов. Точно знал, как помочь. Точно знал, как. Мог бы. Его работа. Его пациент. И тут же отбрасывал эту мысль. Пусть потом благодарят бога. Или Деда Мороза за новогоднее чудо. Если повезет. Его дело — довезти живым.
Стерильная салфетка на рану. Ватный бублик. Бинт. Быстро, не глядя по сторонам, концентрируясь только на том, что делает, но не на том, что сделано.
— Валера, носилки, — рявкнул Глеб. — Илона, готовь капельницу.
Довезти
Живым — довезти отходившего. В то время как правило золотого часа идет на минуты. Когда после обезболивания водила очухался и запросил пить, прямо там в машине, Парамонов психанул окончательно.
— Пить будешь, когда тебя зашьют, а то из дырки все выльется! — заорал он. — Прикинь нежданчик!
И ненавидел себя за то, что больше не может — не может и не сможет — делать то, что умел лучше всего остального, лучше всего на свете. Сам себя наказал.
— Я тебе говорил, я не реаниматолог! — орал он в аквариуме, когда вернулись на станцию. Лена, сжав зубы и прищурившись, смотрела на него и пока молчала. А его несло, как давно не несло. — Мое дело бабок с давлением обихаживать, какого хрена, Ленка!
— Ну вот не было реанимационной машины, — развела руками Ленка и глянула на соседнюю диспетчершу:
— Вика, подтверждай! — Вика усиленно закивала. — Вот прикинь, не было! Твой звездный час, Парамонов! Я не виновата, что из всех на тот момент доступных, ты один — хирург!
— Я не хирург!
— Не гони! Там твой профиль был! Иначе бы тебя Калиниченко туда не отправил.
— А если бы с ним что случилось? Ты больная? Ответственность на тебе или на мне, а? Или на Калиниченко?
— Ну случилось бы! Ты не знаешь, как часто случается? Он мог умереть, и пока ты ехал. Но ты же довез, Глеб! И это ты ко мне, а не к Яковлевичу дверь ногой открываешь! Претензии — ему. Он у нас по экстренным, не я!
— Идите вы знаете куда все, а? — последний раз рыкнул Глеб. Злился не потому, что его, врача линейной бригады отправили туда, где он не должен быть, а потому, что понимал — где ему еще быть, если не там?
В 23:33 в комнате отдыха он был один. Другие разъехались. Валерчик нервно курил на крыльце и глушил кофе стаканчик за стаканчиком — нервы сдали. Они успели, но нервы у пацана сдали. Такого он еще не видел никогда. Илонка, на которую сложно было произвести впечатление — чего только ни навидалась, куда-то запропастилась — не иначе уперлась в аквариум, потрындеть с Ленкой, пока других вызовов нет. А Глеб тщетно пытался спать. Хоть немного. Сон под куранты — может, и год пройдет спокойнее, чем эти сутки?
Не тут-то было. Одинокой скулящей собаке покоя никто не даст.
Скрипнула дверь, и в комнату вошла Илона. В белоснежном коротеньком халатике, голубенькой атласной шапочке с помпончиком и торчащими из-под нее белыми косицами. В руках держала что-то розовое и пушистое. Этим странным предметом она быстро взмахнула перед Парамоновым и весело сообщила:
— Исполняю любое желание!
— Дай поспать, Снегурочка! — проворчал Глеб, улыбнувшись.
— Можно и поспать, — игриво ответила она, пощекотав ему своей волшебной палочкой ухо.