Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)
Шрифт:
– Возмущался, что милиция плохо работает.
– Чего ему надо? Он же никаких заявлений не писал. Вот начальство и распорядилось дело в архив отправить. Утонула - и привет. Со Станишевской посложнее, конечно, - но и тут, когда итоги квартала подбивали, решили закрыть. Бомж, которого в подвале нашли, выручил, вполне под описание подошел и бабка из подъезда его уверенно опознала...
– Но его тоже прикончили...
– Не докажешь. И сам мог с лестницы покатиться. Тем более сумасшедший. Вполне он мог совершить немотивированное убийство - за ним и не такое числится. Стало быть, если не связывать эти три дела в одно, то получается и прилично, и красиво, все довольны, все смеются.
– А ты сам-то в это веришь?
– Нет, конечно.
– Не начинай, - предостерегающе сказала Лиза, - Никакой он не мой.
– По-твоему, он ни при чем? Ну жену до экстаза довел - допустим, это неподсудно. Но киллера же нанял, чтобы её убить. Вполне в духе времени. Я тут человечка одного отыскал...
– Не темни, - Лиза нахмурилась, - Что за человечек?
– А бармен из закусочной, этих заведений на вокзале несколько, так эта самая грязная, зато круглосуточная. Он директора по фото опознал. Захаживал, говорит, рюмку выпьет - и вон. Давно не показывался, но однажды когда-то за столом заснул, а под утро, когда оклемался, денег хватился: обокрали, мол, вот с тех пор и не появлялся.
– Ну и что?
– То-то и оно, что ничего... Может, правда, обокрали, а мог и заплатить кому-то.
– А когда это случилось?
– В мае, не то в июне. Может, его и не обокрали вовсе, а сам кому-то за что-то заплатил. Аванс, допустим, за какую-то работу...
– Киллеру аванс? Тогда зачем бармену пожаловался, что деньги пропали? Не получается, месье Пуаро.
– А тут тебе не заграница. Тут даже интеллигент так надраться может, что утром и не помнит ничего.
– Допустим, - согласилась Лиза, - Только откуда тот киллер взялся? И почему, когда Юрию Анатольевичу в аэропорту насчет жены доложили, у него шок был? Петр Сергеевич рассказывал - он сам его встречал.
– Если человек заказывает убийство, то неужто заранее не подготовится весть печальную адекватно воспринять? Какую хочешь пантомиму тебе разыграет. Не в обморок же твой директор грохнулся, правда? А мог бы и в обморок, если б хорошенько постарался. А вот где он исполнителя нашел - в толк не возьму... Одному Богу известно. И ему самому...
– Пантомима, пантомима... Что он, в театре, что ли?
– невпопад отозвалась Лиза. Крыть ей было нечем, но и у Павла на руках ни одного козыря. Оба примолкли, слышно стало, как шуршит дождик в саду. Павел подумал: вот где-то неподалеку, километрах в четырех всего живет себе на даче настоящий злодей. Тешится надеждой, что преступление его не раскроют, что все обойдется. Уже обошлось. Что привело его к Лизе накануне? Страх. Услышал, что нашли в подвале мертвое тело. А теперь он спокоен.
– И ничего не докажешь, - прочитала Лиза его мысли, - А может, это все твои фантазии, а, Павлик?
Он и летом не производил впечатление человека, удрученного горем, только делал приличную грустную мину да разглагольствовал о жизни под коньячок. С искренним сожалением поминал только пропавшую кошку. Что-то противно поучительное было в тогдашних его речах, Павел и сам в тот раз порядком напился, помнил их смутно, однако покаяния в них не звучало, это точно. Павел почувствовал внезапно, что ненавидит самодовольного барина, запоздалая эта ненависть самого его удивила. То ли ревностью она разбужена, то ли несправедливостью: заказал негодяй убийство своей жены, а после расправился с киллером. Не всякий профессионал так ловко все обстряпает и ускользнет от возмездия. А этот "интеллигент чеховского толка" сумел. Все на него сработало, даже нежелание коллег-следователей, старших товарищей Павла подставляться. Бесславная кончина душевнобольного афганца, которого сыщики искали-искали, а он тут, под боком околачивался, не прятался даже, на руку оказалось всем. Кому надо ворошить это дело, разбираться, кто его прикончил да каким образом? Одним бомжом меньше. Не дай Бог, газетчик прыткий набежит, обобщать начнет насчет милицейского непрофессионализма...
– Ты считаешь, что Юрия Анатольевича под суд следовало?
– прочитала его мысли Лиза. Ее проницательность иногда тревожила его.
– Ничего я не считаю. Поговорим о чем-нибудь другом, ладно?
– Ладно, - нехотя согласилась подруга и сделала шаг на не менее зыбкую почву:
– Как там твой папаша поживает?
Пальников в одном был прав: подозреваемый им в причастности ко всем трем смертям Юрий Анатольевич Станишевский после визита к Лизе Маренко заметно успокоился, обрел душевное равновесие и радовался последним дачным дням: и тому, что выдались они сухими и теплыми, и тому, что скоро им конец. Тут ещё и некоторое событие произошло весьма кстати. Явился Гоги попрощаться: хозяйка их выгоняет, сама на даче зимовать собирается, московскую квартиру ремонтирует (мама говорит, врет, не ремонтирует, а сдала за хорошие деньги). Следом прибежала и сама Нанули, вся заплаканная, подтвердила новость: они с сыном перебираются на другой конец Малаховки, в заводское общежитие. Сколько запросила комендантша за этот неудобный приют (там свет в одиннадцать гасят, воду и электричество то и дело отключают), Нанули не сказала. Предупредила только, что приходить больше не сможет...
Худенькая грузинка, торговавшая на рынке цветами, незаметно стала своим человеком на даче Станишевского: он ей немного платил, она убирала и стряпала - в Сухуми работала поваром в военном санатории, лобио, сациви и чахохбили в профессиональном исполнении - это ж надо. Он был доволен. И ещё она отлично умела слушать. Глаза-сливы то и дело увлажнялись то ли из сочувствия к рассказчику, то ли себя с сыном становилось жалко... И то сказать - беженцы, прошлое невозвратно, будущее ничего доброго не сулит. Неприкаянному сердцу легче постичь чужую боль. Юрий Анатольевич находил свою новую знакомую красивой и старался утешать, поддерживая в ней надежду, что беспорядки в Абхазии должны же кончиться и пропавший без вести муж Паата подаст о себе весть. Нанули внимала с подобающим почтением - ученый человек, образованный, ему ли не знать? Такое отношение согревало Юрия Анатольевича, самостоятельно мыслящие женщины с годами нравились ему все меньше - а ведь во время оно именно тем покорила Тамара: по всякому поводу собственное мнение, и готова отстаивать его до победного конца. Многое он в свое время у неё перенял: навязала, убедила. А что именно перенял - уже забыл, естественно. Считалось своим, кровным и выстраданным.
А теперь вот - мудрость на него снизошла, при его-то седых висках кто посмеет не прислушаться к нему? Мирочка, рот разинув, слушала все, что ему угодно было ей сообщить. И эта Нанули тоже. Так они и коротали последние летние вечера. Женщина вздыхала:
– Гоги в школу пойдет - опять обижать будут, отец бы заступился, а тут кто заступится? Не любят кавказцев, а мы чем виноваты, кого убили-ограбили? Мы бы лучше у себя жили, что нам тут?
Постоянный этот припев нисколько не раздражал хозяина дачи, не мешал ему горевать о своем. На фоне чужих жалоб извечный вопрос "за что мне такое?" терял остроту и сам собой напрашивался ответ: а ни за что, просто так... Для страдания, как известно, приходит в этот мир человек...
Женщина допивала чай. Вставала, ополаскивала чашки, будила прикорнувшего в кресле сына. Они уходили. Юрий Анатольевич ложился спать... А теперь вот - конец этим умиротворяющим вечерам, на которые он так рассчитывал, планируя дальнейшую дачную жизнь...
– Оттуда ходить далеко, - грустно повторила женщина, - Вы уж кого другого себе найдите готовить...
Юрий Анатольевич на это согласиться не пожелал:
– Да нет уж, я к вам, знаете ли, привык. Бросьте вы это общежитие, оставайтесь у меня. Ту комнату займете, а в этой я сам. И вам удобно, и мне: дом под присмотром, кошка. Я рано буду на работу уезжать, иногда и в Москве заночую...