Ухожу в монастырь!
Шрифт:
В общем, руки обслуги дрожали так, что можно было плясать тарантеллу под звон посуды. Два высоких стройных блондина – а других здесь не было – старались побыстрее закончить с сервировкой и убраться отсюда. Они не смотрели на увлеченного мультиками Кая, сосредоточив свое внимание на тарелках и ложках.
И Кай не удержался. Да, глупо, так себя взрослые люди не ведут, но должны же и у него быть развлечения? Что? Мультики?! Вы это серьезно?
Медленно, стараясь не шуметь, Кай встал с дивана, босиком подкрался к сосредоточенным
– Бу!
Левая спина вздрогнула, ее обладатель сдавленно пискнул и начал заваливаться набок, на правую спину. Правая спина попыталась удержать равновесие, ухватившись за ручку тележки. Тележка, не привыкшая возить на себе «истинных» арийцев, своенравно взбрыкнула и перевернулась.
В целом получилось забавно, Кай ржал от души, всхлипывая и тыча пальцем в копошившихся на полу соплеменников. Но для себя решил больше над бедолагами не глумиться – у обладателя левой спины начал подергиваться глаз, а у носителя правой появилось крохотное мокрое пятнышко на брюках. Молодец, вовремя перекрыл расслабившийся было сфинктер. А в следующий раз может и не успеть, и придется мыть пол.
После обеда в распорядке дня стоял дневной сон. Кай намеревался четко перейти к этому пункту, но в душе что-то копошилось, кололось и мешало. Что-то дискомфортное, тянущее, требующее, зовущее.
И Кай решил ненадолго, буквально на пять минут, снова «выйти» на поверхность. На этот раз пришлось воспользоваться туалетом, это было естественнее. Главное, не торчать там долго, а для этого надо завести в часах таймер.
Так, на сколько, чтобы это не вызвало подозрения? Да и самому засиживаться и тратить понапрасну силы не стоит, впереди – свидание с крошкой Бру.
Ставим десять минут. Этого вполне хватит, ведь теперь шариться по всему лесу не надо, Лок прекрасно знает, в каком месте его ждет хозяин, и если пса там не будет, то и двух минут хватит. А если мохнатый дружище все-таки ждет, поболтаем, пусть расскажет о Помпошке.
Кай установил таймер на десять минут, повернул защелку на двери и удобно устроился на полу.
Ну что же, полетели!
Действительно, полетели – подземелье промелькнуло за несколько секунд, вот он уже на поверхности, и теперь – стрелой туда, где утром он отыскал Лока. И где…
Ох ты!
От неожиданности Кай произнес это вслух, вздрогнув всем телом. Потому что еще, что называется, на подлете к месту встречи с псом в его сознание буквально врезался искрящийся радужный шарик, наполняя душу такой чистой, такой искренней и такой бурной радостью, что мужчина почувствовал, как по щекам заструились слезы:
«Папка! Папочка! Ты пришел! Ты взавправду пришел! Ты живой! Ура-а-а-а-а!!!»
И пушистый солнечный зайчик запрыгал, закувыркался в его душе, ластясь, словно котенок. Это было так… так…
Ничего подобного Кай раньше не испытывал. Никогда. С Викторией
А Михаэль, их сын, – был. И сейчас малыш буквально плавился от счастья, заодно расплавляя заледеневшую в окружении врагов душу отца. И Кай на мгновение забыл обо всем на свете, утонув в расплавленном счастье:
«Помпошка, родной мой, как же я соскучился! А ты как здесь, откуда?»
Кусочек солнышка запульсировал, и в сознании Кая появилась четкая картинка.
Залитый солнцем двор, он (вернее, Михаэль), сопя и периодически падая, катит перед собой большущий снежный ком для будущей крепости. Неподалеку Степаныч, мусоля в углу рта папироску, смазывает лыжи, из будки торчит филейная часть Казбека – пес явно дрыхнет.
Калитка распахнута настежь, и Степаныч, изредка посматривая в ту сторону, ворчит:
– И где его носит, окаянного? Вот ведь неугомонный! Забыл уже, как мы его, окровавленного, в лесу нашли, еле-еле выходили. А едва на лапы встал – днями пропадает!
– Он папу искает, – зазвенел в голове детский голосок.
– А чего его искать, – угрюмо проворчал старик. – Нету его. Достали, видать, белесые ироды твово папку!
– Есть! Он есть! Сначала его не было, а теперь он есть! – Ножка в валенке упрямо топнула по снегу, в носу зачесалось, а в уголках глаз закипели слезы. – Я знаю! Знаю!
– Да ты чего, Мишаня? – всполошился Степаныч и, отбросив лыжу, подбежал совсем близко, так, что Кай увидел переполненные любовью и жалостью глаза старика. Дед присел перед ним на корточки и старательно вытер пахнущими табаком пальцами слезы с щек: – Не плачь, внучек, не надо! Я ж не спорю, живой твой папка, живой! Только болеет сильно, вот как ты болел! А поправится – и придет!
– Я уста-а-а-ал! – На душе было так горько, так тоскливо, что слезы потекли еще сильнее. – Я соскучился! Я хочу к папе! И… и… к ма-а-а-аме!
И перед мысленным взором ошарашенного Кая запорхали картинки-мотыльки: вот Вика склоняется над ним, губы ее шевелятся, она явно говорит что-то ласковое, потому что глаза цвета шоколада лучатся такой нежностью, что хочется плакать.
Он и плачет, взахлеб, громко, икая и задыхаясь.
Перепуганный Степаныч бестолково мечется вокруг, не зная, как успокоить. А потом подхватывает на руки и направляется в дом.
И в этот момент во двор врывается Лок. Он радостно взлаивает, приплясывая на всех четырех лапах, он кружится на месте, смешно подпрыгивая, он… смеется?
Затем подбегает к Степанычу и, встав на задние лапы, передними толкает малыша, стараясь заглянуть ему в глаза.
И в этих желтовато-карих глазах мальчик видит…
Он ужом выворачивается из рук Степаныча, обхватывает лобастую голову пса и несколько мгновений вглядывается, впитывая все подробности «разговора» Лока с хозяином.