Уикэнд
Шрифт:
Жизнелюбие — вещь заразная. Может не быть у женщины ни любовника, ни нового платья, и пойти-то ей, может быть, некуда, но что-то щелкнет вдруг, будто кнопочку какую-то нажали, и станет все хорошо. Расправила Нина Львовна плечи, припудрила нос, встретила 8 «б» улыбкой. Быстро, спокойно шел урок, по плану: повторение лексики, опрос, работа в парах, закрепление материала.
Васькину — тройка. Милый Васькин, он и не знает, что за такой ответ ему больше «пары» не полагается, но он так старается! Степанчиковой — пятерка. Ну и Степанчикова — не девочка, а Иммануил Кант! Такую без всякой методики научить
На перемене Нина Львовна пила в столовой кофейный напиток за шесть копеек. Цветом он похож на чай, а пахнет немытыми стаканами.
Нина Львовна жевала ватрушку, не торопясь, изо всех сил подавляя профессиональную привычку есть быстро, за десять минут.
— С тобой сидеть рядом стыдно, — сказал ей недавно Юрик в ресторане, — ты не ешь, а жрешь. Это ведь шашлык, а не манная каша — его жевать надо. Ну кто за тобой гонится?
Звонок еще не прозвенел, а 3 «б» уже построился у кабинета — все ровненькие, одинаковые, как огурчики ка грядке. «Напакостили, — подумала Нина Львовна, подходя к двери кабинета — как пить дать». Стала вставлять ключ — не лезет. Посмотрела — в замочной скважине косточка от чернослива. Оглянулась Нина Львовна на 3 «б» — лица у всех невинные, все полны сочувствия, все готовы помочь. Особенно Егор Николаев — лохматый, шнурки всегда развязаны, пахнет своим фокстерьером Васькой. Выгреб Егор из своих карманов ворох всякого добра, нашел нужный инструмент, поковырял со знанием дела в замке, попыхтел, вытащил злосчастную косточку. Гордый вошел в класс. И вдруг завопил громко и радостно, на весь этаж:
— А у вас в кабинете кто-то кучу наложил!
У Нины Львовны во рту кисло стало. «Вот негодяй! Ухо оторву — пусть сажают!» И вдруг увидала — у самого учительского стола темнела небольшая кучка. Хочешь смейся, хочешь плачь, а хочешь закрой лицо руками и убеги. Нине Львовне захотелось сделать все сразу. 3 «б» обсуждал проблему:
— Кошка!
— Собака!
— Валерка Мухин из первого «а»!
Потом они начали хохотать — взахлеб, до слез. Убирать вызвались все. Пока убирали — разбили четыре горшка с цветами. Среди суматохи никто не заметил, как в дверях неслышно появилась Фосген. Егор вонзился ей головой в живот. Фосген словно носом чуяла непорядки.
— Что здесь происходит?
— Софья Геннадиевна, я вам после урока все объясню!
— Это вы называете уроком?
Фосген удалилась, не закрыв за собой дверь. Сколько суеты и неприятностей из-за какой-то несчастной твари, которой не найти было подходящего куста и понадобилось лезть, рискуя жизнью, на четвертый этаж, чтобы нагадить именно у нее, у Нины Львовны в кабинете!
Объяснялись после уроков, в кабинете Фосген.
— Чем вы объясните свое опоздание в школу?
Фосген успела сходить в роно. Она была мрачней тучи. Похоже, ей здорово попало.
— Семейными обстоятельствами, — не моргнув глазом, соврала Нина Львовна.
— У учителя не может быть семейных обстоятельств.
«Вот старая карга! — подумала Нина Львовна. — Это у тебя уже ничего быть не может». Она чувствовала себя молодой и независимой.
— Что происходило у вас в третьем «бе»?
— Убирали…
— Вы прекрасно знаете, что класс надо убирать накануне!
— Но загадили мне его только сегодня, — ответила Нина Львовна,
— Нина Львовна, вы переступаете границы дозволенного. Боюсь, мы с вами не сработаемся.
— Ну тебя, дуру, к черту! — сказала Нина Львовна вслух за дверью школы, выключилась и пошла себе беззаботно, легко. Не Нина Львовна, а Нинка Ильина. Шла, дышала свежим после дождя воздухом, стараясь ни о чем не думать.
Впереди в ногу, плечо к плечу, шагали двое. Нине Львовне не хотелось их обгонять, ей нравилось быть совсем одной. Они о чем-то говорили.
— …бледная, синяки под глазами… рваные колготки…
Девушка оставляла за собой легкий аромат дорогих духов.
— …неприятности. Может, у нее муж пьет? Негодяй. Я бы ему глаза выцарапала!
— Брось! Нашла из-за чего расстраиваться, — отвечал парень. — Училки все «с тараканом». Оттого и мужики у них спиваются.
Марьяша! Нина Львовна повернулась и побежала в другую сторону. Задворками добралась до метро. Было ей больно и обидно. Юрик никогда не был пьяницей. Значит, было что-то в ней самой вызывающее жалость Марьяши. Может, она действительно несобранная, непрофессиональная, несостоявшаяся… Нина Львовна нанизывала слова с приставкой «не» и перебирала эти мрачные четки.
У метро давали цыплят. «Зажарю табака, чаю выпьем — пройдет», — подумала Нина Львовна, натянула поплотней берет и стала пробиваться к прилавку.
Эскалатор затормозил почти сразу, как Нина Львовна на него ступила. Она не удержалась, упала на толстого дядьку. Тот подхватил ее и раздраженно бросил:
— Пить меньше надо!
Нина Львовна ничего ему не ответила, но всхлипнула: «Сам, наверное, пьяница, рожа-то какая красная».
В автобус Нина Львовна втиснулась с трудом, уцепившись одной рукой за поручень, а другой прижимая к себе мешок, из которого торчали шесть желтых костистых лап. На ступеньку, пытаясь сломать Нине Львовне позвоночник, взгромоздилась крепкая девчонка в оранжевом «петушке». Нина Львовна поддернула сумку. Девчонка на нижней ступеньке взорвалась:
— Да ты что мне своими лапами вонючими в нос тычешь?! Понаедут, деревенщина чертова, понабьют мешки — ни пожрать, ни в автобус сесть!
Нина Львовна все это выслушала и захотелось ей вдруг заорать во весь голос, что она непьющая, коренная ленинградка, что она закончила университет, что муж у нее без пяти минут кандидат наук, что никто не смеет с ней так обращаться. Но она не заорала — она вытащила из-под мышки зонт и изо всех сил два раза стукнула по оранжевому «петушку».
Девчонка взвизгнула, соскочила с подножки:
— Шизо! Предупреждать надо!
Наконец-то парадная! Кошками пахнет. Темно-зеленая краска на стенах облупилась. Дом!
В школе Нину Львовну относили к аристократии — у нее был муж и отдельная, светлая, чистая кооперативная квартира. Ванная с голубым кафелем. Кухонный гарнитур «Березка». Электрическая плита с грилем.
Нина Львовна ускорила шаг, каблуки застучали по лестнице почти весело. При-шла, при-шла! На площадке между этажами, в углу, сидел пьяный. Нина Львовна брезгливо посторонилась, подумав: «Тоже ведь чей-то муж!»