Уиллард и его кегельбанные призы
Шрифт:
Японка возвращается.
– Они очень переживают из-за состояния кладбища, – говорит она.
– Я вижу, – говорю я.
– Говорят, никому дела нет, а сами они со всем не справляются. Спрашивают, что такое с миром приключилось.
– А с надгробиями что?
– А, надгробия, – говорит японка. Она всерьез задумалась о том, что ей рассказала пожилая пара. – Они говорят, это надгробия с могил, которые раскопали, потому что семьи больше не хотят за ними ухаживать.
– А тела? – спрашиваю я, оглядываясь на кучу надгробий у океанской кромки. – Что
– Если нужно было кремировать, кремировали, а прах смешали с прахом остальных в храме, – ответила она.
Я посмотрел на буддийский храм.
Он стоял на солнце, измученный и измочаленный.
– Они там хранят прах, – сказала она, глянув на храм.
Я опять посмотрел на кучу надгробий.
– Интересно, зачем их туда свалили.
– Наверное, не хотят выбрасывать, – ответила она.
– Грустно, – сказал я. – Теперь никто не знает, что они когда-то жили.
Многие надгробия лежали так, что не разглядишь, чьи на них жизни. Видны только спины. Имена людей, даты рождения и смерти спрятались.
Будто эти люди и не существовали никогда.
Я посмотрел на храм.
Такое анонимное место погребения, и краска лупится.
Нельзя однажды приехать, как я сейчас, выйти из машины, побродить среди мертвых, поразмышлять о них, спросить себя, кто они, как они жили.
В храме они исчезли с глаз долой и из сердца вон. Я заподозрил, что родственники, которые их выкопали, а потом отправили в буддийский храм, нечасто посещают свои воспоминания.
Сваленные в беспорядке надгробия поддерживали мою гипотезу. Я вернулся к этой груде – взглянуть напоследок. Я теперь знал их историю и ничего не мог с собой поделать – паршиво было сознавать, что друзья и родственники попятились от их смерти, больше не желая ее беречь.
По-моему, это так странно.
Почему не оставить мертвых в земле, куда их с самого начала положили с почестями под аккомпанемент похоронных стенаний? Недостатка места на кладбище не наблюдалось. Если мертвых собирались захоронить в храме, почему так и не сделать с самого начала?
В этой груде позабытых надгробий я не видел никакого смысла. Тут, наверное, со всем так, и с этим тоже.
Я отвернулся и пошел через кладбище туда, где ждала японка. Она от кладбища устала, ей хотелось уехать. Через несколько часов нам лететь в Гонолулу, а перед отлетом – обедать в ресторане ее матери.
Я миновал пожилую пару, что боролась с кладбищенской ветхостью.
Они подняли головы, но промолчали.
– Наверное, пора ехать, – сказал я.
– Да, – сказала японка. – У нас мало времени. Надо успеть на двухчасовой самолет, мне еще дома вздремнуть нужно, а вечером на работу. Поедем сразу в ресторан обедать.
У нее уже имелся плотный распорядок для живых.
А мой распорядок зациклился на беспомощных мертвецах, которых таскали туда-сюда.
Мы сели в машину и медленно отъехали.
– Мама хорошо готовит тэмпуру, – сказала японка.
Я хотел обернуться и в последний раз глянуть на японское кладбище, пока оно совсем не исчезло
Я знал, что больше никогда не вернусь.
Японское кладбище – самое любопытное, что я видел на Мауи, а возвращаться на Мауи мне абсолютно незачем. Мауи я уже израсходовал. Жаль, что солнца не люблю. Может, это чуточку упростило бы мне жизнь – валяться на солнце и неторопливо вертеться, поджаривая другой бок, точно разумное барбекю.
Прощай, Мауи, остров солнца.
Прощай, японское кладбище с мертвыми, которых таскают туда-сюда.
Баффало, штат Нью-Йорк, в первый день был очень мил.
Я туда отправился прочесть пару лекций и заглянуть в гости к старому другу и его жене. Они жили в большом коттедже в тихом переулочке, напоминавшем мне лондонский район Хампстед.
Я предвкушал отрадный визит в Баффало. В Баффало я уже бывал, местная архитектура там очаровательна. Полным-полно громадных кирпичных домов, построенных во времена, когда люди могли их себе позволить, – во времена, что никогда не вернутся.
В переулочке, где жил мой друг, стояли три коттеджа. Я поселился в старой гостинице в двух шагах оттуда. Я предвкушал славные дни обновления. Мои силы и душу истощили тяжелая летняя работа в Монтане и период активной подоходно-налоговой деятельности, закончившиеся как раз перед приездом в Баффало.
Наутро я позвонил из гостиницы другу, рассчитывая провести с ним и его женой еще один славный денек. Друг ответил издерганно и устало. Рассказал, что молодую женщину, в одиночестве жившую в соседнем коттедже, ночью изнасиловали.
Я пришел в коттедж к другу – от потрясения атмосфера загустела и стала формальной. Мы выпили по несколько очень неспешных чашек кофе. Зашли два следователя. Вдумчиво и серьезно позадавали вопросы, потом ушли.
Я понял, что мой привал в Баффало будет не таким, как я планировал, потому что в тени страданий молодой женщины атмосфера внезапно омрачилась.
Назавтра я снова позвонил другу, и на сей раз он был совершенно убит.
Человек, изнасиловавший женщину, в ту ночь проник к моим друзьям в коттедж и беззвучно пробрался в спальню, где его и обнаружила жена моего друга, которая проснулась и увидела, что по комнате бродит мужчина.
Она громко разбудила мужа, чей испуганный скачок к яви помог изгнать мужчину из спальни и вообще из дома, только перед изгнанием он прихватил штаны моего друга.
Второе утро подряд я оцепенело явился в коттедж и выслушал историю ужаса. Такой тихий переулочек, и вот что там творилось две ночи кряду – при выборе всего из трех коттеджей.
Следователи уже заходили и ушли.
На этот раз вместо жутко неспешных и длительных чашек кофе нам полагался виски.
Человек, вломившийся в коттедж, ничегошеньки не украл, за исключением штанов моего друга. В его распоряжении был весь дом, кроме спальни, – можно было кучу вещей украсть, но он ничего не тронул. В доме стояли магнитофоны и всякие стереожелезки, но человек их не хотел.