Уинтер-Энд
Шрифт:
— Выбравшись из своей машины, я заглянул в твою. Сунул руку в дыру, оставшуюся от ее ветрового стекла, и проверил папочкин пульс. Знаешь, что я сделал бы, если бы пульс обнаружился? — Он ухмыляется. — Взял бы папочку за загривок и бил физиономией о приборную панель, бил бы долго, чтобы ты, очнувшись, увидел вместо его лица кровавое месиво. И мне это доставило бы массу удовольствия.
Удары сердца отдаются в моих ушах громом, но заглушить голос Ника не могут. Пистолет в руке становится тяжелым и горячим. Спусковой крючок словно оттягивает на себя палец.
— А после я проделал бы то же самое
Мне становится трудно дышать. Убить Ника — это кажется таким легким делом. И вдруг до меня доносится другой голос — отцовский. Слов я не различаю, однако голос, неторопливый, успокаивающий, несомненно, принадлежит ему. Возможно, это фрагмент какого-то воспоминания, неожиданно оживший в моем травмированном мозгу.
Ник улыбается:
— Как жаль, что у тебя нет ни жены, ни детей, которыми я мог бы заняться на досуге. Хотя кое-какие возможности у меня еще остались. — Он достает из кармана фотографию Джеммы, входящей в сопровождении полицейских в здание суда. — Она мне нравится, Алекс. Пожалуй, следующей я убью ее.
Я еще крепче сжимаю рукоять пистолета, набираю в грудь побольше воздуха.
— Возможно, мне досталось больше отцовских качеств, чем тебе, — говорю я, с трудом шевеля пересохшими, липкими от крови губами. — Возможно, дело в чем-то еще. Но кое в чем мы с тобой различаемся. Я не убийца. И я арестую тебя.
Я выдыхаю набранный в грудь воздух, и в глазах у меня немного проясняется. Ник, поняв, что я говорю всерьез, перестает улыбаться.
— Наверное, ты прав, — произносит он. — Может, ты и не убийца. Зато я — убийца.
С этими словами он стремительно разворачивается к каминной полке, срывает с нее свой пистолет и начинает поворачиваться ко мне. Лицо его искажено яростью, и я нажимаю на курок — раз, второй. На лбу и груди Ника расцветают два красных цветка, на долю секунды он словно повисает в воздухе, а затем мышцы его слабеют, утрачивают способность бороться с земным притяжением. И он валится на пол, роняя ставший уже бесполезным пистолет.
Я прерывисто выпускаю из легких воздух, морщась от боли, которая обжигает мои сломанные ребра. Потом бросаю на Мэтью Торна последний взгляд и кое-как добираюсь до двери коттеджа.
Оказавшись снаружи, я достаю из кармана мобильный, включаю его. И звоню Дейлу.
— Алекс! — восклицает он, сразу схватив трубку. — Где ты? Я пытался дозвониться до тебя, но не смог.
— Я в коттедже у озера Клэй. И Ник здесь.
— Выезжаем. — Я слышу скрип его кресла, быстрые шаги. — Он знает, что ты там?
— Да, но это уже не существенно.
Я прячу телефон в карман, сажусь перед коттеджем на землю. Я чувствую себя опустошенным, выжатым. Убить человека нелегко, а близкого родственника тем более. Был ли я прав? Может быть, мне следовало прострелить ему плечо, разоружить его? Я откидываю голову назад, упираюсь затылком в стену коттеджа, и дождь омывает мое лицо.
Мне кажется, что проходит всего лишь мгновение, а джип Дейла уже взлетает на склон горы и останавливается передо мной, сияя фарами. Из джипа выскакивает Дейл, следом один из его помощников. Оба держат в руках пистолеты-автоматы.
— Алекс! Как ты?! —
— Жив. — Это все, что мне удается ответить.
Глава 11
Дейл везет меня в хоултонскую больницу. Ключи от «корвета» я доверил помощнику шерифа Энди Миллеру, пообещавшему доставить его к зданию Высшего суда, ни во что не врезавшись по дороге. Большую часть пути я молча смотрю в окно, сначала на пролетающие мимо деревья, а последние мили — на пустые зеленые поля.
Когда мы выезжаем на шоссе I-95, Дейл предпринимает попытку отвлечь меня от моих мыслей.
— Он был убийцей, Алекс, — говорит Дейл. — Приходился он тебе братом или нет, не важно. Ты поступил правильно.
— Да, наверное, — отвечаю я, глядя на разбрызгивающие грязную воду встречные машины. И поворачиваюсь к Дейлу: — Как ты думаешь, почему Ник и я выросли такими разными? Он негодовал из-за таких вещей, о которых я ничего не знал. И все же я не думаю, что мог бы стать таким, как он. А ведь мы выросли в одном городе, и отец у нас один. Не понимаю.
Он пожимает плечами:
— Ты не у того спрашиваешь. Просто будь благодарен за то, что ты — не он.
— Да, наверное.
Джемма появляется в больнице, когда врачи обрабатывают мои раны. Она почти ничего не говорит — наверное, понимает, что я сам ей все расскажу, если мне захочется, — просто сжимает мои ладони и кладет голову мне на плечо. Она говорит тихо, ласково, и каким-то образом ей удается развеять мою меланхолию.
Потом ко мне заглядывает и Дейл, он хочет, чтобы я ответил на несколько его вопросов и заполнил типовые документы, которые посылаются в управление главного прокурора штата всякий раз, как кому-нибудь из полицейских приходится применить оружие. Я обещаю сделать это завтра, Дейла мое обещание более чем устраивает. Вообще он так и сияет от счастья, — полагаю, это из-за того, что ему удалось закрыть дело об убийстве Ламонд без помощи другого полицейского управления или агентства. Надо полагать, его репутация в округе резко пошла в гору — и хорошо, я к нему никакой зависти не испытываю.
Джемма отвозит меня к себе, и я засыпаю едва ли не в тот миг, когда она укрывает меня одеялом.
На следующее утро я еду в Уинтерс-Энд, чтобы забрать свои вещи и распрощаться с «Краухерст-Лоджем», — одна только мысль об этом доставляет мне редкостное удовольствие. С сумкой на плече я в последний раз спускаюсь по лестнице в холл. За стойкой никого, как обычно, нет. И я, вместо того чтобы вызвать портье звонком, подхожу к стене позади стойки и толкаю ее, совершенно не представляя, что может меня за ней ждать.
Я вижу узкую комнату, наполненную документами, начинающими покрываться плесенью гроссбухами и какими-то написанными от руки заметками. В дальнем ее конце стоит стол, на нем — старенький переносной телевизор, электрический чайник и огромная коллекция кофейных чашек и баночек с сухим молоком. В комнате пахнет какой-то кислятиной.
Управляющий отелем сидит перед телевизором и смотрит сериал «Чертова служба в госпитале МЭШ».
— Что вам здесь нужно? — спрашивает он, явно испуганный моим появлением. — Постояльцам сюда нельзя.