Украденная дочь
Шрифт:
— Я не хочу идти в свою комнату.
Я сжала ее тощую руку — напряженную и нервно подрагивающую. Мария подхватила ее с другой стороны.
— Я хочу, чтобы Мария на нее взглянула.
— Вы хотите причинить мне вред!
— Не вздумайте кричать, потому что я могу запросто сломать вам руку, и тогда вам долго не придется выходить из комнаты. Сестра Аделина под предлогом того, что у вас на руку наложена гипсовая повязка, не будет выводить вас на прогулку как минимум месяц.
Войдя в свою комнату, сестра Ребекка села на кровать.
— Значит, вы и есть та самая сестра Ребекка, — сказала Мария. — Как же вы могли отнимать младенцев у матерей и передавать их другим людям, а матерям говорить, что ребенок умер?
— Ага, я, получается, попала в ловушку, — сказала сестра Ребекка, оглядываясь по сторонам. Она была чем-то похожа на старую одинокую волчицу. — Так это была ложь, что у той семейной пары не может быть детей, да? Сестра Эсперанса даже не вспоминала обо мне. Она всегда считала, что она лучше меня, всегда грешила тщеславием — да простит ее Господь!
— Мою маму звали Бетти. Вы в родильном доме «Лос-Милагрос» подстроили все так, как будто ее дочь, моя сестра, умерла, и передали ребенка женщине по имени Грета.
Монахиня попыталась встать, но я схватила ее за плечи и слегка вдавила в матрас.
— Это ложь! Единственное, что я делала, — это помогала усыновить детей, которые своим матерям были не нужны. Есть женщины, у которых очень плохо с головой. Я выполняла волю Господа. Есть прекрасные родители, которые ждут, чтобы Господь благословил их и дал им ребенка.
Было очевидно, что разговаривать с ней будет труднее, чем с Доном, и что она ни в коем случае не призн'aет, что торговала человеческими жизнями. Господь был для нее надежной защитой от совести.
— А что вы делали с деньгами? — спросила Мария. — Как вы и ваши сообщники их делили? Говорите, если не хотите, чтобы все узнали о том, чем вы занимались, и чтобы приехали полицейские и надели на вас наручники.
Монахиня посмотрела на нас удивленным взглядом: преклонный возраст спасал ее от всего — и от наручников, и от ее грехов.
— О деньгах я ничего не знаю.
— Ага, ничего не знаете, — сказала Мария, аккуратно поднимая старуху с кровати.
Я в этот момент о чем-то задумалась и не сообразила, зачем она это делает. Сестра Ребекка, обрадовавшись тому, что ей не надо сидеть на кровати, позволила подвести себя к шкафу. Похоже, единственное, чего она боялась, — это оказаться прикованной к постели.
Мария открыла шкаф и, взяв сухощавую руку сестры Ребекки, засунула ее между косяком двери и створкой. Монахиня, поняв, чем ей это угрожает, попыталась было убрать руку, но Мария сказала, чтобы она не дергалась, потому что от этого могут сломаться кости, и тогда ее отвезут в больницу, где она пролежит очень-очень
Нам пришлось поверить, что она делала это не ради денег.
Мы отвели ее обратно к стулу и усадили лицом к солнцу и к группе монахинь, среди которых была и сестра Аделина. Они весело смеялись. Солнечные лучи, отражаясь от их белоснежных головных уборов, заставляли сестру Ребекку болезненно щуриться.
Когда мы ехали с Марией на ее массивном, почти как танк, автомобиле обратно в город, я мысленно пообещала себе, что именно она займется всем тем, что еще предстояло сделать.
— А где Мартунис? — спросила я.
— Он в отъезде. Пока он не вернется, Мартунис — это я.
Я все поняла. Когда мы въехали в Мадрид, я попросила Марию, чтобы она высадила меня возле дома, в котором теперь жила Лаура: Лаура должна была отвезти меня на подаренном ей автомобиле в промышленную зону, чтобы я взяла там новую партию товаров. В ближайшее время ей должны были разрешить получать и продавать товары самостоятельно, а пока что она работала моей помощницей.
Теперь я называла Жердя Валентином — всегда, даже в мыслях. Он этого заслуживал, потому что старался, чтобы Лаура была счастлива, и ради нее даже нашел себе дополнительный заработок. Его квартира очень изменилась с тех пор, как я провела в ней ночь с Матео: теперь она была чистой и выкрашенной в белый цвет. Возле окна в гостиной стояли в больших горшках несколько фикусов, комнатная драцена и пальма. Книги были аккуратно расставлены на этажерке из сосны. На одной из полок этой этажерки была и детская фотография Лауры — стояла в потемневшей от времени серебряной рамке. Когда я смотрела на эту фотографию, мне казалось, что Лаура смотрит на меня. С потолка, как раз над старым деревянным столом, который Валентин с Лаурой отшлифовали наждаком и покрасили в красный цвет, свисала большая лампа с абажуром из рисовой бумаги. Здесь очень приятно пахло.
Лаура открыла мне дверь в одном из своих очень модных платьев, которые мы забрали из квартиры Лили и Греты. Ее волосы были длинными, гладкими и блестящими, как золотой слиток. Она восторженно объявила, что ей обязательно нужно показать мне простыни, которые она купила на распродаже. Когда я пошла вслед за ней вглубь квартиры, мне вспомнилась мама. И стало не по себе оттого, какой непонятной, загадочной, горестной и одновременно радостной является наша жизнь.