Украденные горы(Трилогия)
Шрифт:
— Газда Юркович! О, какая радость видеть вас живым- здоровым!
Иван шепнул приятелю: «Как-нибудь в другой раз, Ежи», — поднялся и, подойдя к священнику, подал руку.
По стародавнему христианскому обычаю, не полагается простому мужику здороваться со священником пожатием руки, следует принять ее в раскрытые ладони, наклониться и смиренно, как бы благодаря за выпавшую милость, приложиться к ней губами.
Иван Юркович пренебрег обычаем, а запросто, по-дружески крепко (ведь целых два года не виделись!) пожал мягкую руку Кручинского.
«Как равный с равным», — посмеялся про себя Кручинский. У его отца — зажиточного крестьянина из-под Бучача на Подолье — тоже была такая шершавая, грубая рука, но, когда он, его сын,
— Ну что, пройдемся немного? — предложил священник.
— Отчего ж, — согласился Иван. — Пока еще не взялся за хозяйство, можно и пройтись.
Они пошли вдоль берега. Кручинский принялся расспрашивать об Америке, интересовался заработками, но всего больше его внимание занимала жизнь поселенцев из Галиции, расспрашивал обо всем, что было известно Ивану про их политические и культурные организации, и лишь после того перешел к здешним делам.
— Мы тоже здесь не дремали, газда Юркович. В Саноке создано общество «Просвита». Не слышали? О, солидная уездная организация. И касса не пустует. Общество имеет намерение оказывать помощь своим членам сельскохозяйственным инвентарем, породистыми производителями и семенами…
— Как раньше общество Качковского помогало?
— А чтоб вам типун на язык, газда! Что вы сравниваете! Общество Качковского, пока ему не подбросит московский царь свои рублики, нищенское… Вы не виделись еще со своим братом? — круто повернул он разговор. — До меня дошел слух через знакомых из Синявы, будто бы вашему профессору стыдно теперь и на люди показаться. Последний плащ вынужден был на обратный билет продать. Не по душе ему пришлась Россия. Не превозносит ее, как раньше, бывало. Похоже, граф Бобринский захлопнул свой кошелек перед галицийцами-москвофилами. — Кручинский даже причмокнул, довольный таким поворотом дела. — Это вам не преосвященный митрополит наш. Андрей Шептицкий тоже граф, и не из бедных, нет, и к богу близко стоит, но и людей не чурается! Все сбережения, все доходы обращает на благо народа, и львиная доля приходится на кассу «Просвиты». И если мы, газда, сплотимся вокруг «Просвиты», тоже станем культурными и состоятельными, не хуже американских фермеров.
Иван слушал и не слушал, о чем толкует Кручинский. Он понимал, куда тот клонит. Что брат вернулся из дальней дороги без плаща, вещь вполне вероятная, и то, что не понравились ему царские порядки, тоже возможно (слышал он от рабочих-россиян, какой ихний царь, что он давно уже не белый, весь в крови народной замаран), а что «Просвита» сделает из бедных мужиков зажиточных крестьян на манер американских фермеров, это уж совершенно та же брехня, которую распространяли по селам шарлатаны-агенты, когда подбивали народ ехать в Америку (там-де каждому вольно, коль он того захочет, выбиться своим трудом в миллионеры).
Иван решил не быть простаком и хитроумным увещаниям попа противопоставить свою мужицкую хитринку.
— Давайте же, ваше священство, объединяться. Нам все одно — Качковский ли, «Просвита», лишь бы вволю земли дали.
— Какой земли? — переспросил Кручинский и даже остановился, удивленно подняв глаза на собеседника.
— Как это какой? — якобы тоже удивился Юркович. — Чтоб фермером стать, необходимо, егомосць, иметь пахотной земли в достатке. Да и лужок бы не мешало.
Кручинский не сдвинулся с места. Его холеное лицо помрачнело, в недовольной гримасе выпятились губы.
— Разве у вас, газда, земли нет?
— Ах, пан отче, лучше не говорите. На моей земле негде, простите меня, нужник поставить.
— Где же я ее вам возьму? — занервничал Кручинский.
— Где хотите берите, если надумали фермы заводить. Будет у каждого земля — не эти вот бугристые, вымытые дождями, желтые лоскутки, — Иван показал на бедняцкие поля у леса, — а как у пана Новака, —
Кручинского даже в жар бросило, — до такой степени был неожидан результат разговора с этим наивным мужиком. Он снял шляпу и принялся вытирать взмокший лоб и шею.
— Вы, Юркович, словно с неба свалились. Земли, земли. — В бархатистом голосе его послышались колючие нотки раздражения. — У нас, газда, не Америка, где этой земли хоть пруд пруди.
— А без земли, — Иван развел руками, — вроде ни к чему, пан отче, переименовывать Качковского? Не грел беднягу мужика Качковский, не согреет и «Просвита».
Кручинский почувствовал, что загнан в угол, приперт к стене этим наивным (а может, дерзким?) мужиком. Не знал, что сказать, как выкрутиться из нелепейшей ситуации.
Был еще выход в этой коварной игре: подкуп. В Галиции это практиковалось во все времена. Нужно реакционной партии собрать на выборах в парламент большинство голосов, она покупала их у темного мужика за деньги, за водку, за колбасу; когда после отмены панщины в 1848 году леса и пастбища, находившиеся в пользовании сельских обществ, должны были, согласно конституции, перейти к ним навечно, развернулся чудовищный, до наглости бесстыдный подкуп парламентских депутатов, после чего общинные леса и пастбища прирезали «навечно» к панским латифундиям; и теперь, если где-то в судебном порядке разбирается жалоба общины на противозаконные действия пана помещика, имперско-королевский суд никогда не становится на сторону ограбленных мужиков, потому что на весы правосудия будет положена такая сумма, что ее не осилить всей громаде. «В Галиции, — посмеивались между собой люди с головой на плечах, — разве что один господь бог неподкупен, и то потому, что он слишком далеко».
— Газда Юркович, я вижу вас насквозь. Играть в социализм у нас не очень-то безопасно. — Священник, совсем как на проповеди в церкви, погрозил пальцем. — Печальный пример вашего отца должен бы вас, газда, кое-чему научить. Да-да. Вы поразмыслите на досуге, прислушайтесь к моему совету. Я говорю, Юркович, как перед святым евангелием. Если вы, пан газда, поможете мне переименовать Качковского на «Просвиту»… — Кручинский готов был на все, лишь бы склонить этого уважаемого на селе мужика на свою сторону. — Если вы, достопочтенный Юркович, поможете мне в этом, клянусь святым крестом, вы без всяких усилий с вашей стороны станете председателем «Просвиты», вас выберут церковным старостой, наконец… — Кручинский оглянулся, словно в поле, над Саном, мог кто-то подслушать его, — вы получите в аренду несколько моргов церковной земли из моего пая и за два-три года так разбогатеете, что сможете прибрать к рукам тминную печать. — Предвкушая свою победу, священник позволил себе панибратски коснуться ладонью плеча Ивана. — Итак, согласны, пан Юркович? Хотите стать тем, о чем вы давно мечтаете, — настоящим хозяином?
Иван опустил глаза, делая вид, что разглядывает что-то на земле. Уж не того ли вон темного жучка, что уполз под сапог егомосци?.. Ах эти сладкие, одуряющие речи священника. Стыд берет Ивана, слушая их. И так просто, будто… Что ж, не с ножом выходит на дорогу, не грабит, не в карман лезет… Лживое, лицемерное, греховное слово из уст священника… Однако же ты слушаешь. Не хватит силы оборвать эти недостойные порядочного человека излияния. Слушаешь. Не пропускаешь ни одного слова. Кому не хочется, разбогатеть, Иван? И деньги тебе, и почет. Особенно когда в твоих руках печать войта. Нет надобности ехать снова на заработки в Америку, на тебя будут работать те, кому бог не дал своей земли. А дети, Иван? Им, будьте любезны, гладкая дорога в гимназию, в университет…