Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин

Добров Андрей Станиславович

– Федор Иванович, – сказал я строго. – Останьтесь здесь. Шутки кончились. Там, куда я пойду, мне будет не до вашей безопасности.

– Глянь! Глянь!

Я посмотрел на цилиндр, который мне протягивал переодетый и загримированный певец. Небольшой тубус, свернутый из черного картона, заканчивался выпуклым стеклом. На тубусе – латунный переключатель.

– Что это?

– Это, Владимир Алексеевич, – ответил он своим нормальным голосом, улыбаясь, – штукенция, чрезвычайно полезная во всяких темных помещениях. Я

его по случаю купил в Нижнем Новгороде. Американский фонарь «Эвер Реди». Работает от гальванической батареи. Но при этом компактный и легкий.

Он передвинул рычажок, и стекло неярко засветилось.

– Хватит ненадолго, потому как батарея уже прилично старая. Но на крайний случай – пойдет, – сообщил Шаляпин и, выключив фонарь, спрятал его в карман своего пальтишка. – Ну что, пошли?

– Ох, смотрите, Федор Иванович, – встревоженно сказал я. – Сгинете под Хитровкой – меня потом публика на кусочки порвет.

– Так и вы там сгинуть можете! – отозвался Шаляпин. – А вдвоем нам не так уж и страшно будет!

И мы начали спуск в хитровский ад.

Как оказалось, там нам были совсем не рады.

Первым нам встретился городовой Рудников. Он стоял, привалившись плечом к будке у ворот. Увидев нас, Рудников выпрямился и направился в нашу сторону.

– Господин репортер, – выговорил он с плохо скрываемой антипатией, – снова к нам?

– Да.

На Шаляпина он, казалось, не обращает внимания. Возможно, моя шутка про «знакомого генерал-губернатора» все еще работала, и Рудников, не зная, как к ней относиться, просто решил вычеркнуть Шаляпина из своего поля зрения.

– Ну что же… Воля ваша. Однако имею вас предупредить. – Рудников набычился: – Как здешний городовой я не могу отвечать за вашу безопасность. Особенно теперь.

– А что такого теперь случилось? – спросил я встревоженно.

– Брожения насчет вас.

– Какие брожения?

Рудников помолчал, а потом усмехнулся:

– Разлюбили вас голодранцы.

Он развернулся и ушел, оставив нас с Шаляпиным перед входом в Хитровку.

Вечерний туман, смешанный с дымом, все так же лежал толстой грязной подушкой на этой площади. Мы все так же шли мимо торговок, но я заметил, что при нашем появлении голоса их сбиваются, они начинают говорить тише и провожают нас взглядами.

– Что-то не то, – пробормотал Шаляпин. – Чувствуете?

– Да уж, – откликнулся я.

Мы прошли мимо кучки сидящих и лежащих прямо на земле поденных рабочих, как вдруг я увидал знакомого.

– Эй! Солома! Ну-ка, поди сюда!

Молодой лопоухий «свистун», то есть попрошайка, воровато огляделся и сделал вид, что зовут не его. Тогда я решительно подошел к нему, схватил за рукав чрезвычайно грязного матросского бушлата и оттащил к опустевшим уже прилавкам.

– Ты чего не откликаешься?

Гринька

Солома был моим информатором – одним из многих. Я ему приплачивал за наводки на новых людей с новыми историями. Но теперь он сначала постарался вырваться из моих рук, а когда понял, что это бесполезно, быстро поднял воротник бушлата и оглянулся – не смотрит ли кто.

– Пусти, дядя, – зашептал он. – Пусти, а то меня пришьют.

– Да кто тебя пришьет? – спросил я удивленно.

Шаляпин подошел к нам и встал так, чтобы загородить Солому и меня от наблюдателей.

– А кто хочешь пришьет теперь. Тебя теперь тут не любят. Тебя на нож посадят. И меня тож.

– Да за что?

– А ты полиции Блоху выдал.

– Что-о-о-о?

– А что слышал.

Я опешил:

– Кто же такое сказал?

– Сам Рудников.

– Ру-у-удников?

Сволочь Рудников отомстил мне за то, что я заставил его оформить убийство мальчика и тем самым влез в дело его собственной компетенции. И отомстил мне очень коварно. Я несколько лет завязывал отношения с самыми опасными и дикими бандитами Москвы. При всей своей дикости они все же имели некий кодекс чести. И доносительство считалось в нем одним из самых страшных грехов. Наверное, даже самым страшным.

Я отпустил Солому, который быстро юркнул в хитровский туман. Теперь мне предстояло надеяться только на себя. И на Шаляпина – если, конечно, на него можно было надеяться.

Когда мы проходили мимо «Каторги», дверь кабака отворилась и в ней показался пьяный мужичина с бритым лбом. Он, прищурившись, всмотрелся в нас, а потом, видимо, узнав, харкнул, демонстративно сплюнул и захлопнул дверь.

Ну что же. Обстоятельства наши теперь настолько ухудшились, что спуск в ад им уже нисколько не повредит.

7

Подземная Хитровка

Трехэтажный дом на окраине рынка, стоявший в ряду других таких же, снаружи казался бы неживой развалиной, если бы не дым из полуразвалившихся печных труб на крыше.

– Что это? – спросил Шаляпин остановившись.

– «Утюг», – ответил я. – Ночлежка. А вон те дома сзади него – это уже «Сухой овраг». А все вместе называется «Свиной дом», потому как владелец – коллекционер Свиньин.

– Нам в него? В «Утюг»?

– Вернее будет сказать – под него, – отозвался я.

– Под?

– Не помню, рассказывал ли я вам, Федор Иванович, что здесь, – я топнул ботинком по земле, – под этой площадью прорыты ходы и убежища для беглых каторжников и разных преступников, в которых они укрываются от полиции?

– Да, было…

– Я уверен, что наш убийца скрывается именно там – под землей. Иначе я бы давно знал о его существовании. Так что нам предстоит спуститься в подземелье, где даже я бывал всего один раз – да и то с местным провожатым.

– Опасно? – спросил Шаляпин.