Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин
Шрифт:
– Гиляровский! – орал Шаляпин, оглядываясь. – Что за черт! Где вы?
Я коротко высунулся из-за угла и махнул рукой:
– Сюда! Бегом! Бегом!
И тут же воздух ударил мне в лицо – пуля прошла на расстоянии волоска от моих глаз – мне показалось даже, что я увидел мелькнувшую тень.
Через секунду Шаляпин был уже позади меня. Присев на корточки, он сорвал пук сухой травы и начал ожесточенно тереть рот и подбородок.
– Владимир Алексеевич! Это ужас! Ужас! Что я видел там!
– Федор Иванович, извините, но давайте-ка сначала
– Вы думаете, это Воробьев стрелял?
– Уверен. Кто еще? Наверное, выследил нас или мы его спугнули.
– Вот ведь мразь!
Шаляпин сплюнул и встал, прижавшись к стене.
– Дети там? – спросил я, осторожно выглядывая из-за угла.
– Да, – мрачно ответил певец. – Я, наверное, теперь спать не буду. Что я там увидел!
Я промолчал.
Это было год назад, во время коронации Николая Александровича. Ходынка… Затоптанные, грязные тела мужчин, женщин и детей – со свернутыми лицами, поломанными руками и ногами, вдавленными грудными клетками – сотни трупов с запекшейся кровью на искаженных лицах… И я – бредущий между ними… Я тоже думал, что уже больше не усну. Но все проходит…
– Будете, – буркнул я.
– Что?
– Я говорю, у него в револьвере осталось три патрона. А сидит он в кустах справа от мостков. И держит нас на прицеле.
– И что же нам делать?
Я вспомнил пулю, удар воздуха в лицо. И соврал:
– Если мы побежим, петляя, он растеряется. Две цели. На месте не стоят. А стреляет он плохо, вспомните – у него дрожат руки от употребления кокаина. Кстати, где ваш револьвер?
Шаляпин хлопнул себя по лбу и вытащил оружие.
– Вот он.
– Отлично. Итак. Я считаю до трех. Потом мы начинаем бежать. Я забираю вправо, а вы – влево. Петляем как зайцы. Отвлекаем его выстрелами. Главное – добраться до мостков. Около мостков ложитесь в траву и ждите. Дальше я сам. Понятно?
– Понятно, – по-деловому ответил Шаляпин, но я видел, что он очень волнуется. Лицо его все еще оставалось бледным, но кожа на щеках, там, где ходили желваки, неестественно покраснела.
– Тогда раз… два… три!
Мы выскочили из-за угла и побежали зигзагами к мосткам. Вернее, я побежал, а Шаляпин пристроился прямо ко мне за спину, моментально забыв все, что я ему говорил.
Выстрел! Еще выстрел!
– Туда! Туда бегите! – закричал я Шаляпину, указывая револьвером налево от себя. Певец притормозил, а потом зайцем метнулся в указанную сторону. Мы почти добежали до мостков, когда раздался седьмой выстрел и Шаляпин упал.
Подстрелили или он действовал по моим указаниям? Я не стал проверять. Да и прятаться теперь смысла не было. Семь выстрелов. Значит, барабан револьвера пуст. На перезарядку потребуется меньше минуты, спасибо нашему военному ведомству – оно заказывало в Бельгии револьверы, в которых перезарядку можно было делать, только последовательно выталкивая стреляные гильзы шомполом. Одну за другой. Оно считало, что перезарядка сразу всего барабана
Выдержали! Прогнулись, но выдержали!
Вот теперь пришло и мое время стрелять!
Я метнулся к кустам, вытянув вперед руку с револьвером и пуская пулю за пулей, чтобы не дать Воробьеву время спокойно перезарядиться. Вломился в кусты, увидев перед собой черный скорчившийся силуэт и глянувшее навстречу белое лицо с небольшими усиками.
Я остановился, тяжело дыша, с револьвером, нацеленным в грудь капитану Воробьеву.
– Ну, все, – сказал я тяжело. – Конец. Бросайте оружие, Воробьев.
Он поднялся. В одной руке у него был разряженный револьвер с откинутым в сторону барабаном. В другой – толстая трость с набалдашником из стального шара. Патроны валялись у ног убийцы.
– Ну че? – спросил Воробьев тихо. – Че ты за мной шпионишь? Чего тебе надо?
Он бросил свой револьвер к ногам и перехватил трость как дубину.
– Стой! – крикнул я. – Выстрелю!
– Давай, – кивнул Воробьев.
Я прицелился ему в ногу и нажал курок.
Тихий щелчок. И все.
– Семь, – сказал Воробьев. – Я считал.
Вот как? Я считал его выстрелы, прежде чем броситься в атаку, но и он считал мои. Пат. Вернее, никакой не пат – учитывая трость в его руках и мою полную безоружность. Впрочем, у меня было и свое преимущество. Если, конечно, оно все еще оставалось в ряду живых.
– Федор Иванович! – крикнул я себе за спину.
– Ау! – раздалось сзади.
Я перевел дух – все-таки Шаляпин жив. Слава богу!
– Бегите сюда!
Воробьев зарычал и бросился на меня, замахнувшись.
Я нырнул вправо, уходя от палки.
С тупым стуком тяжелый набалдашник ударил в землю.
Сзади раздался треск и вопль проклятия. Доски все-таки не выдержали веса Шаляпина. Он снова упал – на этот раз в овраг. Да, сегодня ему не очень-то везет.
Воробьев развернулся и махнул своей тростью в мою сторону, задев по плечу.
Было больно, но руку он мне не сломал. Или я этого еще не почувствовал в горячке драки.
Играть в борьбу по правилам было некогда. Я просто кинулся на него, но Воробьев, размахивая своей «дубинкой», удержал меня на расстоянии.
Шаляпин, наконец, выбрался из оврага и побежал к нам. Увидев его краем глаза, я крикнул:
– Стреляйте по ногам!
Шаляпин, не останавливаясь, выстрелил раз, другой – пули попали под ноги Воробьеву, не задев его. Но он хотя бы отпрянул.
Тогда я снова бросился на него, но он быстро, почти незаметно, шибанул мне набалдашником под дых, отчего я со стоном согнулся. Воробьев ногой повалил меня на землю. Я увидел его грязные сапоги у своего лица.
Разогнуться и встать я не мог – страшная стреляющая боль молнией пронзила нутро.