Украденный город
Шрифт:
– Потом мы много дней пробирались пешком. Пить было нечего, ручьи залило кровью. Трава покраснела, корни деревьев алкали кровь. Укусишь плод – из него течет. Мы такое видели, что чудом не ослепли. В одной деревне мужчины убивали своих женщин, бросали их в колодец, чтобы честь деревни не досталась врагам. Они стреляли в своих же дочерей, потому что хотели их спасти. В разрушенной гурудваре лежала девушка с нехорошей надписью на теле. Женщин, мусульманок, гнали голых по улице. Это все происходило уже на нашей стороне. Озверели и те, и другие. Не верю, что мы добрались.
– Нужно много воды, чтобы смыть это, – сказала Мамаджи. – Это ангрезы, уходя, устроили кровавый
– Отца, может быть, теперь нет на этой земле. Они жили в другой стороне города, мы не смогли узнать, что там случилось.
С той ночи Мамаджи превознесла невестку из Лахора. Ей доставались лучшие ткани и куски за обедом, королевские украшения. Свекровь подарила ей свой сурмедани 22 * из слоновой кости. Мамаджи опасалась силы невестки, знала, кому перейдет ее престол, но не хотела, чтоб это случилось при жизни.
22
* Сурмедани – инструмент для нанесения сурьмы на глаза.
Пакистан приехал
Чандни Чоук стал меняться с тех дней. Прежде улицы лежали просторно, много света гуляло в них. Разносчики катили по сонным кварталам свои тележки. По праздникам с крыш люди смотрели на парад: английские солдаты в красных мундирах играли на флейтах и барабанах.
У птичьей больницы стояли разноцветные киоски торговцев цветами, парикмахерские, названные в честь богов. За ними – студии, где можно было сделать торжественный снимок семьи или фотографию на паспорт. В доме предвещали Тарику быть владельцем такого ателье, а он стал корреспондентом.
В переулке у хавели мусульмане держали лавочки воздушных змеев, конфет, самодельных игрушек. Дети обращались к хозяевам уважительно: сахиб. Много мусульман жило на улице Ахмада.
Вскоре после ночи, когда Даниика полюбила Тарика, лавочки разграбили. Дети смотрели с галереи и плакали по убитым игрушкам, чьи нарисованные глаза устремились в небо. Мамаджи запретила семье покидать дом в те дни. Мусульмане ушли во двор мечети Джама Масджид, и спали внутри на древних камнях, ожидая поезда. Ворота мечети сторожили солдаты. Ходили слухи, что в Джама Масджид изготавливают бомбы.
Сыновья Пападжи дежурили на крыше, женщины готовили ведра с водой на случай пожара. Гаури прислушивалась к ночным скрипам, вою цикад. Она сомневалась, что торговцы конфетами могут сделать бомбу, но верила слухам. Потом мусульмане уехали в новую страну, Пакистан. А индуисты Пакистана текли и текли в Индию. В доме привыкли к шелесту одежд по ночам.
На улицах Чандни Чоук стало многолюдно. Школы заработали в три смены. Появились новые слова: «кэ хаал хай» – как дела, «тусу даса» – скажи-ка, «чанжа» – хорошо. Дети учились у приезжих детей и распространяли загадочный язык по лабиринту города. Торговцы затопили Чандни Чоук, негде стало ходить трамваям, рельсы убрали. Беженцы продолжали пребывать, они занимали опустевшие дома на улице Ахмада и других улицах. Селились на крышах барсати, строили поверх старинных особняков новые неказистые дома. Переселенцы стали последними завоевателями Дели. Стерлась элегантная медлительность, переполненный город засверкал, как фальшивое золото.
До сих пор остается загадкой, чего стоило неграмотной старой женщине отыскать хозяев в Дели и принести ребенка, которого все считали мертвым. Девочка была худой,
Няня одна из немногих приехала по программе возвращения. На кухне она объясняла слугам:
– Вот мои слова: государство не знает, что делает. Наши дочери не вернуться. Девочки бояться, что солдаты начнут в них стрелять за то, что они жили с мусульманскими мужчинами. Здесь у них нет еды, родня убита. А встречи с живыми наши дочери бояться сильней солдат: как они примут нечистых? Там в Лахоре, наши девочки вышли замуж за мусульман, полюбили мужей, взяли другие имена, и никакого разговора нет об отъезде. Полиция приходит в такие дома, говорит, что идут соцработники. Мужья прячут жен. У них родились дети, но государство сказало, что такие дети чужие. Их оставят отцам. Беременным, которые едут в Индию, говорят очиститься.
Няня беспрерывно качала головой, туго обмотанной тканью. Из-за того, что была она старой, ее не тронули тогда у станции в Лахоре и не стали убивать. Женщину с девочкой отогнали на швейную фабрику, где она работала за рис и чай.
Мамаджи содрогнулась, когда увидела, как няня совершает молитву, определив направление с помощью тени от щепки. Мамаджи выгнала старуху, хотя сын робко просил оставить женщину, которая принесла им дочь через кровавое месиво раздела. Ей ничего не оставалось, как принять другую веру ради жизни девочки. Мамаджи положила ладонь на лоб, посмотрела вдаль, и сын замолчал.
Старая няня исчезла. А девочка по имени Соловей, Талика, быстро освоилась в ковчеге дома. Она ладила со всеми детьми: Гаури, Даниикой, их братцем, с серьезным Бабу Кунваром. Кудрявая, как ее брат Тарик, с красивым овальным лицом и фиолетовыми трепетными веками, она порхала по хавели, словно крошечная апсара 23 *.
Мать очень боялась за нее, не разрешала оставаться одной в чоуке. Если та играла без двоюродных сестер в комнате, мать говорила:
– Держи дверь закрытой. В доме мужчины.
23
* Апсары – феи, нимфы в индуизме.
Скоро случилось большое несчастье: братец Гаури упал с барсати и разбился. Полицейский из ближайшего участка прошелся по дому, зачем-то осматривая стены в узорах, поднялся на крышу. Опустившись на одно колено, записал несколько слов на бумаге. На этом расследование закончилось, полиция признала падение случайностью. В доме месяц не стихал женский крик.
Немая жена
Вторая жена патриарха была тихой и почти бесплотной. Вместе со слугами она участвовала в домашней работе, стряпала, шила и убирала. Каждое утро готовила свежую одежду для Пападжи. Молодой она ходила в его спальню по приказу сестры.
Роды детей приносили боль, которая не заживала, как у других женщин. Жизнь ее вечно болела, как ссадина. Старший сын сгорел от черной любовной лихорадки. Люди приходили прощаться и сочувствовали только Мамаджи, словно его родной матери.
Она привыкла к одиноким мыслям в своей немоте. Слова людей перестали иметь вес: все равно она не могла им ответить.
Немая махарани получила хорошее образование во дворце, умела читать и писать. Однажды она пришла в лавку к сыну Яшу, который только начинал свое дело, и жестами попросила книгу. Он, чтобы отвязаться от нее, как делали все по привычке, сунул ей книгу о восстании сипаев.