Украинский гамбит. Война 2015

Белозёров Михаил Юрьевич

– Дай и мне… – попросила она и, нащупав его руку с бутылкой, сделала большой глоток, не отрывая взгляда от Костиного лица.

Теперь от нее пахло не только влажной свежестью, но еще и тонким мускатным запахом. Губы у нее блестели от вина, а карие глаза сделались чернее черного. Сердце у Кости бешено колотилось, но в подсознании крутился глупый вопрос: «Почему я, а не Игорь? Почему?» Хорошо хоть он не знал ответа и не задал глупого вопроса, а то бы все испортил.

– Какой ты нежный… – прошептала она. – Я чувствовала это.

Наконец-то… думал он, плывя в необъятном потоке чувств, наконец-то кто-то

оценил меня так, как я хотел бы быть оцененным. Даже Ирка была со мной всегда жесткой, не способной создать ощущение теплоты, и я уже привык чувствовать себя одиноким даже в ее объятиях. Даже когда мы сливались в одно целое, я всегда был одинок.

– Не может быть… – возразил он, подсознательно сопротивляясь ее чарам.

– Может… может… – произнесла она своим чудесным голосом, от которого становилось тепло.

В действительности Костя испытывал приступы нежности ко всем красивым женщинам, хотя в тех случаях правила были совсем другими, нежность там была лишней. Мало того, она была признаком слабости. И он уже привык к той фальши, которая царила в среде, в которой он вращался, и знал, что женщины заражены фальшью в той же самой степени, как и он сам. Мода на лицемерие в половых вопросах стала привычной, как чистка зубов по утрам. И порой его бесила эта однообразность взаимоотношений с противоположным полом.

– Может, все может, – шептала она так доверительно, что он на какое-то мгновение потерял самоконтроль.

Было ли это ему неприятно, он не знал и отложил решение вопроса на потом, когда можно будет подумать и разобраться в своих чувствах. Он только произнес шепотом:

– Господи… – И посмотрел на Завету. – Так не бывает…

– Почему? – спросила она своим грудным голосом, от которого у него давным-давно шла кругом голова.

Вряд ли он сумел выразить свое состояние, но она его поняла:

– Ну что ты, миленький, все бывает. Я давно тебя приметила. Мне нравятся твои белые волосы. – Она подняла руку и взъерошила ему волосы.

Костя уловил ее запах, будоражащий его воображение. Но он и мечтать не смел оказаться вот так рядом с ней, да еще и обнаженной.

– Да… – подтвердил он и подумал, что надо использовать презерватив, что так нужно для чего-то и так принято почему-то.

Голова у него стала ясной, а мысли – вполне конкретными. Ему вспомнилось, что перед отъездом он забыл на столике зарядное устройство к мобильнику и что уже в Харькове пришлось покупать новый телефон, который оказался бесполезным, а еще он почему-то вспомнил, как прошлым летом ночевал у бабушки на сеновале и исколол себе все тело.

– Не бойся, у меня колпачок, – сказала она. – Ты можешь его потрогать.

– Правда? – удивился он и погрузил палец туда, между ее ног.

Как только он коснулся ее, она дернулась и застонала, расставляя ноги. Он чувствовал, как дрожит у нее низ живота. Оказалось, что она удаляла волосы и что кожа у нее гладкая-гладкая и одновременно колючая.

– Глубже, он там, вверху. Еще.

Ее беззащитность его поразила. Ирка себе никогда не позволила бы такого. Она демонстрировала волевые начала и зачатки женской эмансипации, свойственной столичным женщинам. Вдруг он понял, что Ирка, в отличие от Заветы, заставляла его всегда быть настороже, что она даже в самые интимные моменты не позволяла себе проявления

слабости. И Костя ощутил перед Елизаветой странное чувство ответственности. Черт, подумал он, так можно и влюбиться.

– Я нащупал его, – сказал он и подумал, что такого он никогда не забудет.

– Вот видишь, я не забеременею, – объяснила она.

От этих ее слов все предрассудки о безопасном сексе тут же вылетели из Костиной головы. Он был так благодарен ей за то, что она выбрала его, а не Божко, что готов был заниматься сексом без презерватива.

Глава 4

Пленение

Этот дом был заметен издали. Он стоял на берегу реки, в окружении ив, и всякий, кто видел его, думал, что иноземная архитектура плохо вписывается в местный пейзаж, а пирамидальные тополя и плоские крыши окрестных домов не сочетаются с итальянской помпезностью.

Катер шел издалека. На нем был установлен мощный прожектор, и лейтенант Билл Реброфф стремился выполнить задание. А задание у него было весьма расплывчатое. По-русски это звучало так: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Поэтому он был раздражен, а моментами даже зол. Двое подчиненных, рядовые Майкл и Джон, старались лишний раз к нему не обращаться – только по надобности. Между собой они называли его чокнутым, потому что лейтенант был неутомим и очень старался выполнить приказ. Честно говоря, если бы не упорство лейтенанта, они давно свернули бы в ближайшую бухту и завалились спать. Вечером они наловили рыбы и мечтали об ухе. Но у Билла был приказ отсечь террористов с запада и не дать им возможность пересечь реку Кальмиус, потому что тогда ищи ветра в поле. Вот он и гнал свой катер среди ночи и выискивал малейшие отблески света, рискуя налететь на корягу или мель. Река извивались среди поросших густой зеленью берегов, и Билл отчаялся. Раза три-четыре он приказывал обследовать костры на берегу, но это оказывались местные рыбаки, ни бельмеса не понимающие по-английски. О русских террористах у него, как и у каждого американца, было самое низкое мнение: кучка бандитов, думал он. Разбегутся от одного выстрела.

Но берег был пуст, и следовало подумать о ночлеге. И вот когда он уже готов был дать команду сбавить обороты и идти на ночлег, во мраке мелькнули огни дома. Билл вздохнул с облегчением. Недаром меня обучали пять лет в Академии, с гордостью подумал он. По всем признакам выходило, что это те самые террористы, которых они разыскивали. И расстояние, и время, и вообще… – сообразил Билл Реброфф, у меня чутье. Они! Точно! Прожектор высветил отделанные итальянским туфом стены и узкие готические окна.

– К берегу! – скомандовал он.

Катер сбросил скорость, нос его осел и мягко ткнулся в ил.

Как раз в этот момент Костя распахнул окно. В ванную ворвался свежий, ночной воздух. Костя вздохнул полной грудью. Он стоял в чем мать родила и смотрел на реку, над которой висела полная луна. По реке скользил катер с ярким прожектором.

– Милый, – сказала Завета как-то очень по-домашнему, – ты простудишься.

– Иди сюда, – ответил он, испытывая чувство единения с этой странной женщиной, в которой он не мог разобраться точно так же, как и в самом себе.