Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы
Шрифт:
Однако все это относится прежде всего к причинам неудачи утверждения концепции Большой русской нации. Что же касается того, почему украинское движение было относительно слабым и малочисленным, однозначных ответов нет. Вернее, они есть, но вряд ли способны полностью ответить на все возникающие вопросы. Деятели движения, а вслед за ними и «национально ориентированная» часть историков отмечали репрессии царского правительства по отношению к украинству, а также трехсотлетнюю политику «национального угнетения» [142] . Конечно, полностью отрицать влияние запретительных мер в отношении движения нельзя. Они действительно замедляли и затрудняли его развитие, несмотря на то что соблюдались не всегда строго и оставляли возможности для деятельности.
142
Например, эта мысль красной нитью проходит через книгу «Украинский вопрос» (М., 1914).
Но только такое объяснение видится излишним упрощением. Оставим за рамками проблему «национального угнетения» и угнетения вообще. Как известно, Российская империя была страной весьма своеобразной: русский
143
Каппелер А. Указ. соч. С. 128, 138, 140.
144
История России с начала XVII до конца XX века. М., 1996. С. 106.
Поиск «украинцев» как национального коллектива глубоко в истории тоже вызывает известную долю сомнения по причине отсутствия такового. Примордиалистский подход, получивший «зеленую улицу» в значительной части украинской историографии, по сути является одной из составных частей идеологии движения, возводящей этнический принцип в самоцель и делающей его высшим критерием истинности. Любой этнократизм ищет свое идеологическое обоснование в прошлом. Только с точки зрения непрерывности существования «украинцев» как национального коллектива с определенным набором именно «украинских» черт, сознаваемых как символические ценности, процессы XIX – начала XX в. можно считать «национальным возрождением», пробуждением этого коллектива от долгой спячки, вызванной, ко всему прочему, враждебными действиями извне. Сложение такового коллектива, обладающего помимо специфических черт еще и государственностью, а также современной структурой общества – продукта индустриальной стадии его развития, следует отнести к самому концу XIX – первой трети XX в. Прав украинский исследователь Г. В. Касьянов, утверждая, что «и по содержанию, и по форме украинское “национальное возрождение” было именно созданием украинской нации» [145] и толчок к развитию данного процесса был во многом дан субъективными, приходящими факторами, а не «объективным» изначальным существованием «украинской» общности.
145
Касьянов Г. Теорії нації та націоналізму. С. 295.
Более предпочтительным видится иной подход к проблеме. Как представляется, относительная слабость движения и, как его следствия, малочисленность и явно недостаточное укоренение украинских идей в массах (а это превращалось в причины его слабости) проистекали именно из противоборства украинского проекта с русским. Даже несмотря на то что последний проводился в жизнь далеко не так последовательно и настойчиво, как это было бы нужно для его утверждения в качестве единственно возможного. Русская государственность, русская культура были теми полюсами, которые постоянно притягивали к себе, вовлекали в свою орбиту выходцев из Малороссии начиная уже с XVII в. Вклад последних был настолько велик, что и государственность, и культура, и русский литературный язык являлись действительно общерусскими феноменами.
Это не было «оттоком кадров» или, тем более, «утечкой умов», ибо не воспринималось таковым. Малорусское население – и простые люди, и привилегированные слои – не мыслили категориями самостоятельной государственности и не считали Россию чужой (что было свойственно позднейшим украинским националистам). А многие были сознательными сторонниками идеи единой Руси и обоснованно полагали, что они вместе с великороссами и белорусами составляют единый державный народ. Это был естественный процесс служения своим (настолько близким, что, в отличие от польских, не воспринимавшимся иностранными и чужими) культуре и государственности. И даже революционная борьба с самодержавием опять же предполагала принятие общероссийской системы координат. И этот принцип действовал на протяжении всего периода нахождения малорусских земель в составе России.
Деятельное участие малороссов в культурной, экономической, политической жизни общего государства и отношение к этому как к чему-то естественному и нормальному не могло не сказаться на количественном и, что не менее важно, качественном составе украинского движения. Маргинальность политического украинства признавали и сами активисты движения. «Неудачники всякого рода и люди, выброшенные из житейской колеи, обнаруживают у себя возникновение симпатий к украинской идее» [146] , – писал журнал «Украинская хата». Ситуацию усугубило еще и то, что действовать общерусскому и украинскому проектам, утверждать общерусскую и украинскую идентичность приходилось на одном и том же поле и бороться за одно и то же население, превращать одни и те же объекты религии, культуры, истории в символические ценности «своей» национальности. Все это сопровождалось идейной борьбой, прежде всего внутри самого малорусского этноса.
146
Цит. по: Щёголев С. Н. Современное украинство. Его происхождение, рост и задачи. Киев, 1913. С. 140.
Национальные движения не являются каким-то особенным российским изобретением. Без них не происходило становление ни одной национальной общности. И так же, как неповторимы эти общности, неповторимы и судьбы движений,
Этническая близость между малороссами и великороссами была настолько тесной, что делала тот этнический фундамент, на котором основывается любое движение, довольно расплывчатым. Выдающийся ученый-славист Любор Нидерле, чех по национальности, оценивал эту близость следующим образом. У малороссов [147] и великороссов «столь много общих черт в истории, традиции, вере, языке и культуре, не говоря уже об общем происхождении, что, с точки зрения стороннего и беспристрастного наблюдателя, это – только две части одного великого русского народа» [148] .
147
Об отрицании украинской партией этого единства Нидерле высказался следующим образом. Даже в 1920 г. он писал: «Белая, Великая и Малая Русь оставались и продолжают оставаться и поныне частями единого русского народа, и совершенно неправильно исключать из этого единства украинский народ либо доказывать, что он вообще нерусского происхождения. Дифференциация между Великой и Малой Русью зашла ныне так далеко, что Украина требует признания своего языка и своего народа одинаково ценным и равноправным с языком и народом Великой Руси. Однако эта дифференциация, питаемая главным образом политическим фактором (курсив мой. – А. М.), даже сейчас не зашла еще так далеко, чтобы опровергнуть фактическое единство русского народа, которое, в отличие от других славянских народов, всегда надежно связывает отдельные его ветви» (Нидерле Л. Славянские древности. М., 2000. С. 182–183).
148
Цит. по: Там же. С. 114–115.
Эта близость, в частности, выражалась в трудности определения их этнических границ. По классификации, которую предложил польский исследователь Ю. Хлебовчик, такой тип культурно-языкового пограничья, при котором этнические границы между соседними этносами оказываются размытыми, называется «переходным». Размытость возникает из-за высокой степени этноязыкового родства между данными этносами, на базе которого возникает и развивается генетическое двуязычие населения переходного пограничья, двуязычия как массового феномена, как общественного (а не лично-индивидуального) процесса. В таком случае между этносами отсутствует четкая демаркационная граница, и последняя существует в виде довольно широкой переходной зоны, в которой наблюдается нарастание или сокращение числа тех или иных этноязыковых черт [149] . При определенных условиях двуязычие и культурная диффузия этносов могут послужить факторами, определяющими национальное развитие данного населения. Именно таким было (и является в настоящее время) пограничье между великороссами, малороссами и белорусами, в отличие, скажем, от пограничий между западно– и центральноевропейскими народами (или даже поляками и украинцами), относимых к пограничьям «стыковым». В случае с польско-украинским пограничьем определяющую роль играли религиозные различия (католики-православные и даже католики-униаты). Общность происхождения, этническая, культурная и языковая близость в известной степени затрудняли выделение особой украинской идентичности как антитезы идентичности общерусской и даже долгое время ставили (и отчасти продолжают ставить) ее под сомнение. И хотя украинская идентичность все же завоевала себе право на существование, далось это ей в нелегкой борьбе, отнимавшей немало времени и сил, когда постоянно приходилось доказывать, в том числе самим себе, правоту и обоснованность отстаиваемого дела.
149
Хлебовчик Ю. Роль и функции двуязычия в процессе образования наций // Формирование наций в Центральной и Юго-Восточной Европе. М., 1981. С. 102–103.
Еще одним следствием отрицательной доминанты украинского движения стала его растущая радикальность, антироссийская и антирусская направленность. Чтобы в этом убедиться, достаточно ознакомиться с источниками, ведущими свое происхождение из самого движения. Характерна, например, следующая выдержка из журнала «Украинская хата» (1912. № 6): «Если ты любишь Украину, ты должен пожертвовать любовью к другим географическим единицам. Если любишь свой язык, то ненавидь язык врага… Умей ненавидеть. Если у нас идет речь об Украине, то мы должны оперировать одним словом – ненависть к ее врагам». И далее: «Возрождение Украины – синоним ненависти к своей жене московке, к своим детям – кацапчатам, к своим братьям и сестрам кацапам, к своему отцу и матери кацапам. Любить Украину – значит пожертвовать кацапской родней» [150] . Ненависть к России – и как к политико-государственному организму, и как к историческому пути и духовному опыту – стала альфой и омегой идеологии и практики украинского движения, его объединительным механизмом, мерилом отношения к текущей жизни, важнейшей составляющей психологии его адептов.
150
Цит. по: Щёголев С. Н. Современное украинство… С. 117.