Украсть Ленина
Шрифт:
— А может, и принимаем, — мосластый ощерил ряд металлических зубов, что, видимо, означало улыбку. — Смотря кого.
— Кого? — переспросил Вовочка. — Важно не кого, а с чем. Вот!
Он шагнул назад к Вене, взял ведро, поставил к костру. От резкого движения портвейн колыхнулся и плеснул в огонь. Огонь попробовал вино, отдернул язык и зашипел от отвращения.
— Ох и ни хрена себе… — медленно проговорил мосластый, добавив еще длинный ряд коротких слов, выражающих крайнюю степень положительного удивления жизнью. — Ты глянь, Альбинка,
— Вот сам встань, да принеси, — нарушила молчание женщина. — Что он тебе, слуга? Сиди, Сашок. И вы тоже садитесь, коли пришли.
Где-то за вагонами свистнул маневровый тепловоз. Мужик принес два граненых стакана.
— Как банковать-то будем? — он вопросительно посмотрел на Альбину. — По-всякому пил, но так чтоб из ведра… Как кони, ядрена матрена.
Молодой прыснул и по-жеребячьи заржал, словно хотел обосновать найденный старшим товарищем образ. Альбина недовольно двинулась.
— Да хоть бы и как кони… — презрительно сказала она и, встав на четвереньки, склонилась над ведром.
Остальные смотрели, затаив дыхание, даже портвейн перестал пузыриться. Уровень жидкости в ведре немного посомневался, дрогнул и ощутимо пополз вниз. Мужик в ватнике беспокойно заерзал:
— Альбиночка… Альбиночка…
— Не мешай женщине, — величественно вступился Вовочка. — Пусть пьет, сколько хочет. Надо будет, еще принесем.
Наконец Альбина подняла голову и облизнулась. Глаза ее блестели, вокруг рта немедленно начала запекаться серебристо-малиновая корка. Мосластый тут же зачерпнул стакан и стал пить, жмурясь и часто двигая кадыком. Молодой последовал его примеру. Альбина икнула и посмотрела одним глазом на Веню, а другим на Вовочку.
— Хороша водичка, — она снова икнула. — А гости что же не пьют?
— Здоровье не позволяет, — объяснил Вовочка. В голосе его звучало искреннее сожаление. — Мы только крепкое потребляем. По причине печеней, разрушенных на стройках народного хозяйства. Владимир Ильич, передайте баночку.
Коротышка не двигался. Полураскрыв рот, он взирал на портвейнопитие.
— Владимир Ильич!
— Да-да, — спохватился коротышка, передавая банку с коньяком. — Извините, батенька, загляделся, залюбовался. Это же искусство! Какие у нас все-таки люди! Какой науд!
— При даме не материться! — предупредил мосластый, зачерпывая третий стакан. — А то сам на уд пойдешь.
— Искусство, настоящее искусство! — продолжал восхищаться коротышка. — В мое вымя, батенька, это называлось киять.
— В его время это называлось «кирять», — перевел Веня, забирая у Вовочки банку. — А винище, соответственно, «кирно». Так, дитятко?
— Так, батенька, так, — подтвердил коротышка. — Киять и кино. Из всех искусств важнейшим для нас является кино!
Он с энтузиазмом отхлебнул из банки. Альбина недовольно икнула. Уже некоторое время она безуспешно пыталась сфокусировать взгляд на Вовочке.
— Ну и куда же вам надо? —
Молодой прыснул в недопитый стакан и заржал.
— Да мы так… — неопределенно ответил Вовочка. — Мы это…
— Да ты не стесняйся, говори. Местов у нас теперь много.
— А куда вы едете?
Альбина сделала размашистое движение рукой, едва не упав при этом в костер. Она стремительно пьянела.
— Мы не едем, мы везем. Понял? На север везем. В Приозерск. Слыхал о таком городе? Завтра выезжаем.
— Самое то, — поспешно сказал Вовочка. — Значит, дашь вагончик? Нам всего-то один и нужен.
— Всего-то один… — женщина завозилась, зашарила сбоку от себя, будто ища что-то. — Хрен с тобой, бери. Хоть два бери. Местов много… Фикса, покажешь! Дай ему колькин, он почище…
Она нашарила наконец рукав молодого и потянула его на себя.
— Пошли, Сашка. Будешь меня… — последнее слово утонуло в икоте, но было, несомненно, правильно понято Сашкой.
Парень встал, поспешно допивая последний стакан. Половины ведра уже как не бывало. Мужик в ватнике покачал головой. Он явно не одобрял происходящего, но не осмеливался возражать.
— Вона, — вполголоса сказал он через некоторое время, кивая в темноту, из которой слышались ругательства и пьяный смех удаляющейся парочки. — Видали? Жена называется.
— Жена? — удивился Веня. — Твоя? Я думал, она бригадирша.
Мосластый присвистнул.
— Какое там… Бригадир в Оренбурге остался. Дрезиной задавило. Нас из Омска восемь человек выехало. По два на кажный вагон. Всего четыре вагона, по двенадцать телок. Сначала все путем было, пить-то, конечно, пили, но в меру.
— В меру? — недоверчиво переспросил Вовочка. — Бригадира-то, небось, по пьяне задавило?
— По пьяне, — согласился мужик. — Значит, может, и не в меру. Но без бригадира совсем беспредел пошел…
Он отчаянно махнул рукой и стал загибать пальцы.
— Сначала Колька своего кореша зарезал. Кореша — в морг, Кольку — в милицию. Потом в Нижнем Сашкиному братану пальцы башмаком оторвало. В больничку увезли. А четыре дня назад бригадирову бабу сожрали… — мосластый осушил очередной стакан и, морщась, заключил. — Вот и считай…
— Сужаали? — заинтересованно переспросил коротышка. — Так по яму и сужаали? Своего же товаеща?
— Так прямо и сожрали, — подтвердил мужик. Поразительно, но он понимал коротышку без переводчика. — Только зачем «своего товарища»? Ее ж не мы сожрали, а свиньи. А бригадирша, даром что не гусь, а все одно — свинье не товарищ.
— А свиньи-то откуда?
— Так это… из Белоруссии свиньи. Два вагона. Встретились на прошлой сортировочной. Сели вместе, выпили за встречу. Ну, а потом она в вагон полезла, спать. Думала, что в свой, а вагон-то свиной оказался. Залезла, да и упала к ним в загородку. А свиньи голодные, с самого Минска не кормленные…