Укрепить престол
Шрифт:
— Так ударим в сабли, пусть Бог и рассудит, за кем правда! — предложил Михалевский, обнажая свой клинок.
— В иной раз! Мне было бы не по чести в ступать с тобой в поединок… али ты князь? — отвечал на вызов Порыцкий. — Но и я за правду стою и за своего государя.
Ухмыляясь, Михалевский вышел чуть вперед и встал в стойку, заведя левую руку за спину, а чуть согнутую в коленях правую ногу, выставив вперед. На лице Порыцкого промелькнул страх, он понимал, что «закрыться» местничеством с поляком или литвином не получиться, но мужчина подавил в себе малодушие. Есть еще представители рода Порыцких, пусть их честь не пострадает, пусть говорят,
Взмах. Порыцкий чуть провернул кисть и нанес коварный удар. Его сабля была нацелена в голову Михалевского, но резко изменила движение в направлении ключицы. Ротмистр лишь сделал уклонение корпусом и сам контратаковал. Порыцкий с трудом, но парировал удар, сразу же последовал еще один, еще. Князь отбивался, лихорадочно выискивая возможность контратаковать. Однако, Михалевский чувствовал бой, он просчитывал не только последующий удар, но и то, что будет делать через пять-шесть ударов и хитроумных связок. Важно было понять, чем сможет ответить русский.
Вацлав Михал не встречал русских, которые могли бы хорошо владеть саблей, хотя и сам был русичем, пусть и отринувшим православие, как и его отец. Однако, нельзя было недооценивать противника, поэтому Михалевский тщательно проводил разведку навыков и умений русского князя, раскачивая его в стороны. Уже то, что самому ротмистру удавалось атаковать и только думать о защите, но не защищаться, говорило о том, что противник не лучший мастер клинка, вообще не мастер.
— Заканчивай уже! — задыхаясь, сказал Порыцкий, сильно сожалея, что в последнее время мало тренировался сабельному бою, да и того, что не встречался с таким мастером в схватке.
«Батя бы мой погонял тебя, щенок!» — подумал Николай Александрович, вспоминая отца, который ценился самим Иваном Васильевичем за свои умения.
— Хех, — на выдохе нанес удар Михалевский и Порыцкий с прорубленным черепом рухнул на землю.
— Этих в плен! — сказал ротмистр, и только думал плюнуть в поверженного врага… но не стал этого делать, все же умер русский, как воин.
*…………*…………*
— Вперед! — прокричал Григорий Константинович Волконский и повел полки в атаку.
Стрельцы, по подготовленным заранее дощатым мосткам, спешно перебегали через ров, устремляясь на пушки неприятеля.
План не был реализован, нет отвлекающего удара Порыцкого. И сейчас второй воевода Смоленска понимал, что рисков сильно больше, чем закладывалось при принятии решения о вылазке. Отряд князя Порыцкого должен был поджечь и взорвать ряд хозяйственных шатров, в одном из которых явно была провизия, ну а во втором мог быть и порох, еще три шатра, рядом стоящие были наполнены так же, но не разобрать чем. Вот это все должно было гореть, взрываться, пылать и привлекать всяческое внимание, по крайней мере, оттянуть на себя сразу же часть бодрствующих в польском лагере сил.
Но ничего не горело, а несколько выстрелов в березовой роще — не та опасность, чтобы отвлекаться.
— Стоять! — скомандовал Волконский и полковники, а после и сотники стали спешно дублировать приказ.
Второй воевода поднял руку и стал выжидать. Навстречу русским бежали все, кто в лагере не спал и находился на этом участке осады. Это было немного человек, смоленская стена
Волконский махнул рукой, и посотенно прозвучали залпы, выкашивая поляков.
— Вперед! — закричал Волконский и стрельцы побежали вновь.
По бокам и спереди выступали стрелецкие сотни городовых казаков, а внутри этих стен из русских воинов были те, кто тащил бочонки с порохом и горючую смесь.
Вот уже завязалась драка на артиллерийских позициях. Пушкари во всех армиях редко боевиты в ближнем бою, у них другие задачи, потому обслуга, пусть и оказывала ожесточенное сопротивление, но явно недостаточное для того, чтобы опрокинуть русские полки, создавшие на этом участке локальное численное превосходство.
— Быстрее! Быстрее! — кричал Волконский, подгоняя воинов, которые стремились уничтожить вражеские орудия.
Бочки с порохом, как русским, так и тем, который собирались использовать поляки, были уже навалены у пушек, когда среди воинов, пошедших на вылазку, начались панические выкрики!
— Ляхи спереди и с востока! Немцы! Гусары! — кричали русские командиры, вроде бы сообщая информацию, но при этом и сея панику.
Поляки отступили и на этом участке, за укрепления, которые были в пятидесяти шагах от выдвинутых вперед пушек, там перегруппировались, зарядили свои мушкеты и пошли вперед. Кроме того, к ним присоединилась и часть наемников, от березовой рощи в бой летела конная хоругвь. Это были не гусары, но в польском войске хватало разных конных от казаков, до пятигорцев и татар, чтобы опасаться только гусар… вот только шум от летящих крылатых воинов на мощных конях все равно более остальных привлекал внимание и зловеще завораживал. Ангелы смерти шелестом своих крыльев заглушали остальные звуки.
— Всем уходить! — закричал Волконский, но его полки, зажатые в клещи, стремительно теряли управление.
— Дух-д-дух, — открыли огонь русские орудия, отсекая и замедляя летящих на русских стрельцов польских гусар.
Бежал ко рву и Григорий Константинович Волконский, рассчитывая на то, что заслон из двух сотен городовых казаков окажется достаточным, чтобы задержать конную хоругвь, накатывающую от березняка.
*…………*……………*
Вацлав Михал Михалевский спешил. Его хоругвь в том числе оставалась на дежурстве. Первая ночь осады очень важна, она, порой, показывает, как именно будут развиваться события. Потому дежурных подразделений у южной части Смоленской крепости было более тысячи воинов. Увлекся, решил поиграть в благородство с русскими, а нужно было просто всех расстрелять из луков и дело с концом. А так получилось, что еще десяток воинов оставил охранять пленных.
— Делай, как я! — выкрикнул Михалевский и жестом показал направление.
Русские выставили заслон против его хоругви и он бы сработал… но у Михалевского были столь опытные и сработанные воины, что могли уже на скорости, даже в предрассветных сумерках увидеть маневр и сделать его качественно. Две сотни русских оказывались сбоку, а Михалевский уже врезался в бегущих русских смельчаков. И тут без сарказма, ибо любая вылазка — это уже подвиг, особенно та, когда осаждающие теряют минимум девять пушек, по крайней мере, девять подорваны… нет, уже и десятая взорвана.