Укридж и Ко. Рассказы
Шрифт:
— Да, я могу понять почему.
— Но теперь все это позади, — бодро сказал Укридж. — Нас водой не разольешь. Он во всем на меня полагается. Вчера он мне прямо сказал, что если он победит, то будет обязан этому в первую очередь моей помощи. Дело в том, малышок, что я пришелся по вкусу многоголовой гидре. Толпе словно бы нравится слушать, как я говорю.
— Любят посмеяться, а?
— Ну-ну, малышок! — попенял Укридж. — Избегай этого тона. Пока ты здесь, ты должен укрощать свой дух пустого острословия. Дело ведь чертовски серьезное, Корки, мой мальчик. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше. Если ты приехал сюда, чтобы насмешками…
— Я
— Да практически все время. Непрерывно, мог бы ты сказать.
— В ванных?
— В большинстве здешние избиратели ванн не принимают. Ты в этом убедишься, когда мы приедем в Бисквитный Ряд.
— А что такое Бисквитный Ряд?
— Квартал, где живут типчики, которые работают на бисквитной фабрике Финча и Уэймена, малышок. Это, — внушительно произнес Укридж, — зыбкая часть города. Повсюду кроме все ясно и четко: либо они твердо стоят за Носача, либо помешались на Гакстейбле, но бисквитные типчики колеблются. Вот почему мы должны агитировать их со всем тщанием.
— Так ты займешься агитацией?
— Мы займемся, — поправил меня Укридж.
— Только не я!
— Корки, — неумолимо сказал Укридж, — возьми себя в руки. Я затребовал тебя сюда главным образом для того, чтобы ты посодействовал мне в агитировании этих бисквитных прыщей. Где твой патриотизм, малышок? Ты разве не хочешь, чтобы старину Носача избрали в парламент? Так в чем дело? Мы должны напрячь все нервы. Мы должны подналечь на постромки. Твоей обязанностью будет целовать младенцев.
— Никаких инфернальных младенцев я целовать не буду.
— Будешь, старый конь, если не хочешь всю свою дальнейшую жизнь тщетно себя проклинать, когда бедный старый Носач провалится только из-за твоего слабодушия. Поразмысли, старичок! Обрети прозрение! Будь альтруистом! Быть может, именно твои усилия явятся решающим фактором в этой отчаянной скачке ноздря в ноздрю.
— Как это — ноздря в ноздрю? В своей телеграмме ты сообщил, что Носач — неоспоримый фаворит.
— Это все дурак-телеграфист. Подозреваю, он принадлежит к вражескому стану. Собственно говоря, строго между нами, все висит на волоске. Пустяк в ту или иную сторону может решить все дело.
— А ты почему не целуешь этих чертовых младенцев?
— Что-то во мне их пугает, малышок. Раза два я попробовал, но только лишился нескольких ценных избирателей, доведя их отпрысков до родимчика. Думаю, им не нравится мое пенсне. Но ты — о, ты! — сказал Укридж с тошнотворной льстивостью. — Ты прирожденный целователь младенцев. Когда я увидел тебя в первый раз, то сказал себе: «Вот идет прирожденный целователь младенцев». Как только я начал агитировать этих людей и понял, с чем столкнулся, я подумал про тебя: «Корки! — сказал я себе. — Нам требуется старичок Корки. Красивое лицо. И не просто красивое, но и доброе лицо». Они так к тебе и потянутся, малышок. Любой младенец доверится твоему лицу.
— Но послушай!
— И ведь это ненадолго. Всего пара улочек, и все. Так что шире плечи, малышок, и вперед, как подобает мужчине. Носач намерен приветствовать тебя великолепным банкетом в своем отеле сегодня вечером. Мне доподлинно известно, что будет шампанское. Думай об этом, и все пойдет, как по маслу.
Как-нибудь я выберу время, чтобы подробно рассмотреть проблему агитирования. Я считаю его наинепотребнейшей выдумкой. Дом англичанина — его крепость, и нельзя терпеть, чтобы, едва вы сняли пиджак и расположились
Укридж облил презрением эту мрачную теорию.
— Мой милый старый конь, — ликующе вскричал он, когда за нами захлопнулась дверь последнего дома и я сообщил ему свои выводы, — не обращай внимания. Просто у них манера такая. Они всех так встречают. У одного из прихвостней Гакстейбла из цилиндра сделали смятку в том самом доме, который мы только что покинули. Я считаю перспективу крайне обнадеживающей, малышок.
И так же, к моему удивлению, ее оценивал сам кандидат. Когда мы в этот вечер покончили с обедом и беседовали за сигарами, пока Укридж шумно почивал в покойном кресле, Носач Лаурор заговорил о своих шансах с хриплой уверенностью.
— И, как ни странно, — сказал Носач, подтверждая то, что до этой минуты я считал пустым укриджским хвастовством, — если я выиграю выборы, то больше всего буду обязан этим старине Укриджу. Пожалуй, в своих речах он опасно балансирует на грани клеветы, но, бесспорно, у него есть дар заручаться симпатиями аудитории. За неделю он сумел стать видной фигурой в Редбридже. Должен сказать, иногда я чуть нервничаю из-за этой его популярности. Я знаю, как он непредсказуем, и, если он окажется в центре какого-нибудь скандала, это будет означать неминуемое поражение.
— То есть как — скандала?
— Иногда меня посещают жуткие видения, — сказал Носач Лаурор с легкой дрожью. — Внезапно в зале встает какой-нибудь его кредитор и обличает его в том, что он не заплатил за брюки или за еще что-либо.
Он пугливо посмотрел на спящего.
— Если он и дальше будет носить этот костюм, можешь ничего не опасаться, — сказал я, проливая бальзам на его душу, — потому что его он слямзил у меня. Я долго недоумевал, почему пиджак выглядит таким знакомым.
— Ну, как бы то ни было, — сказал Носач с упрямым оптимизмом, — я полагаю, что, если бы что-то такое могло случиться, оно уже случилось бы. Он всю неделю выступал на собраниях, и все шло гладко. Я намерен позволить ему открыть бал на нашем заключительном митинге завтра вечером. Он умеет подогреть аудиторию. Ты, конечно, придешь?
— Если я могу увидеть, как Укридж подогревает аудиторию, меня ничто не удержит.
— Я позабочусь, чтобы тебя посадили на эстраде. Это самое большое наше собрание. Выборы послезавтра, и это наш последний шанс привлечь колеблющихся на нашу сторону.
— А я и не знал, что колеблющиеся приходят на такие митинги. Я думал, что аудитория там состоит сплошь из сторонников ораторов.
— Возможно, так бывает в других избирательных округах, — мрачно сказал Носач, — но к Редбриджу это никак не относится.