Укрощение строптивых

Марш Эллен Таннер

«Обдумаю это завтра, – решил он, склоняя голову и лаская губами ее волосы. – Или послезавтра, а лучше – на следующей неделе...»

Через шесть часов он встал, оделся и в ожидании, пока приведут из конюшни коня, пил чай. На востоке уже голубело холодное осеннее небо, и сэр Хэмиш после короткого старческого сна потирал руки, жалуясь на холод:

– Да, знаете ли, никак не могу привыкнуть к холоду. Так и тянет в Индию – к жаре и зимним муссонам на северо-западной границе. Никогда не замерзал там так, как здесь, до самых костей... Видел из окна, как твоя жена отъехала полчаса назад на своем шальном жеребце, – добавил

он, меняя тему разговора. – Не годится ей разъезжать в одиночестве, особенно так рано. Неприлично, я бы сказал.

– Поверьте мне, дядя, – с улыбкой отозвался Хью, – Иден вполне способна постоять за себя.

Генри внимательно посмотрел на племянника.

– Черт побери, – задумчиво произнес он, – да ты, кажется, влюбился в нее, Хью? Так не похоже на тебя давать женщине столько свободы. Совсем не похоже.

Хью пожал плечами, загадочно улыбаясь.

– Спорю, что на такой поворот событий ты не рассчитывал, когда контрабандой вывез ее из Маяра, – проницательно заметил сэр Хэмиш. – Я прав?

Хью с любовью поглядел на старика:

– Сэр, вы неизлечимый романтик, несмотря на всю свою военную выправку.

– Это все из-за Индии, дорогой мой! Иначе и быть не может после стольких лет жизни среди такой соблазнительной красоты.

– Красоты или красоток? – понимающе улыбнулся Хью.

– И красоток тоже, – согласился сэр Хэмиш. – Как офицер и джентльмен, я просто не мог не содержать несколько красавиц в bibigurn позади своего бунгало. – Он уставился в свой кофе с мечтательным выражением, потом вздохнул и заметил, что славные дни правления Компании были лучшим временем его юности и, будь он на десять – двадцать лет моложе, ничто бы не помешало ему вернуться на Восток с первым же пароходом. – Послушай моего совета, держи ее в руках, – добавил он, опуская чашку на стол и надевая пиджак. – Своенравное создание, которому нужна твердая узда.

– Постараюсь, – пообещал Хью, – насколько Иден позволит.

Через пять минут он уже ехал рысцой по прихваченной морозцем траве, выдыхая клубы пара. Холодное голубое небо на горизонте окрашивалось в нежно-розовый цвет, а последние звезды медленно таяли на утреннем небосклоне. Из окна одинокой хижины струился свет, но скоро скрылся за поворотом. Хью свернул на длинную аллею, ведущую от усадьбы к овечьим загонам. Еще издалека он услышал собачий лай и возбужденное блеяние. Переехав через выгнутый мостик, Хью остановился у свежепобеленного хлева и посмотрел, как Саймон Маккензи руководит маркировкой и разделением овец на зимние гурты. Загоны были уже полны овец, и одинокий пастух с помощью длинношерстной шотландской овчарки выбраковывал тех, которые были бесплодны. Животные в панике метались и блеяли, над загоном словно дым стояло облако пара, в воздухе витал запах сырой шерсти и свежего навоза.

– Мы с ними к обеду управимся, ваше сиятельство, – подходя к Хью, сказал Саймон Маккензи. Он был среднего возраста, говорил негромко, от многолетней тяжелой работы плечи у него ссутулились, но во всем облике безошибочно угадывались несгибаемая гордость и мягкий юмор – обязательные качества горных шотландских кельтов. – Ее сиятельство выбраковывает быстрее, чем мы успеваем их рассортировать, – добавил он, одобрительно кивая в сторону загонов.

– Кто? – переспросил Хью, нахмурившись, он не очень внимательно вслушивался в слова овчара.

Саймон

показал рукой на загоны. Хью повернулся туда и посмотрел на одинокую фигуру, которую он вначале принял за одного из сыновей Маккензи. В это самое мгновение из-за гор выглянуло солнце, и его лучи озарили ярким светом стройную женскую фигурку и прелестное, чуть заостренное личико. Хью посмотрел еще раз и понял, что это Иден. На ней были теплая шерстяная накидка поверх синей шерстяной юбки и толстые рабочие сапоги, заляпанные грязью. Светлые волосы она собрала в плотный жгут и уложила на затылке в тугой узел, скрепив шпильками, как это обычно делают здешние доярки. Хью, никак не ожидавший увидеть свою жену в таком виде, совершенно растерялся.

– Она часто нам здесь помогает, – пояснил Саймон и, поймав взгляд Хью, поспешил отойти назад. – А вы не знали, ваше сиятельство?

– Нет, – угрюмо ответил Хью, – не знал.

Хью открыл калитку и подошел к Иден. Он никогда в жизни еще не был так взбешен, хотя сам не понимал почему. Быть может, из-за того, что Иден трудилась в загоне, как простая деревенская девушка, а возможно, потому, что ему вспомнились слова Хэмиша Блэра, хотя, когда он услышал их в то утро, он не придал им особого значения.

Иден обернулась на звук его шагов, ее глаза радостно искрились, но, как только она увидела мрачный взгляд Хью, улыбка исчезла с ее лица. Он еще ничего не сказал, но Иден сразу поняла его состояние:

– Что случилось?

– Какого черта ты здесь делаешь в таком виде? – набросился на нее Хью, отвечая вопросом на вопрос.

Иден покраснела и убрала со лба выбившуюся прядь.

– Прости, – торопливо начала она, – я понимаю, ты не одобряешь мой наряд, но...

– Твой наряд? А все остальное? – Хью резким жестом показал на толкущихся овец и стоящую у ног Иден собаку. – Подходящее занятие для графини, не правда ли?

– А тебе бы хотелось, чтобы я вышивала? – спокойно возразила Иден.

– В числе прочего – да.

– Чтобы я стала одной из бледнолицых, безжизненных аристократок, которые весь день едят сладости и ласкают своих собачек? – с вызовом отозвалась Иден, непонятно почему вдруг вспомнив леди Кэролайн Уинтон. – Тебе, кажется, такие женщины нравятся. – Она видела, как сжались губы у Хью, что было верным признаком гнева, но сейчас это только распалило ее. – Знаешь, Хью, я имею право на собственную жизнь, на свои интересы! Что такого ужасного в том, что я помогаю мистеру Маккензи управляться с овцами? Если мне нравится такая работа, это еще не значит, что я превращусь в простую крестьянку! Вообще я считаю, что ты ужасно высокомерен, чего-чего, а такого снобизма я от тебя не ожидала!

Она отвернулась и пошла прочь; собака побежала за ней, а Хью стоял и смотрел ей вслед, не в состоянии разобраться в чувствах: то ли он хочет обнять и поцеловать эти сердитые губки, то ли уложить ее себе на колени и выпороть, как непослушного ребенка.

– Кажется, и то и другое, – проворчал он, усаживаясь в седло и беря с места в галоп. В этот миг, однако, мудрее всего было не предпринимать ничего, потому что он не был уверен, какое чувство возобладает, когда он коснется ее. Бить жену не пристало, конечно, хотя однажды он и сказал Иден, что у него руки чешутся, а целовать ее сейчас совсем не хотелось. Вознаградить ее проявлением любви за такое представление? Черта с два!