Укрощенный дьявол
Шрифт:
Безусловно, обычай предписывал, чтобы тело дяди не оставалось в одиночестве, и Джайлзу было чрезвычайно приятно, что его слуги соблюдали эти старомодные традиции. Не было никакой необходимости заговаривать с Уолрейфеном в эти минуты личной скорби, более того, это было бы неприлично. Поэтому Джайлз делал то, что хотел сделать, и, склонив голову, читал про себя молитву над телом Элиаса.
Должно быть, Джайлз провел у гроба больше времени, чем ему казалось, потому что, когда он поднял голову и открыл глаза, свечи показались ему ослепительно
Заметив его, Ида остановилась и, прикрыв рукой рот, низко присела в реверансе, а сидевшая в темноте женщина встала и, подойдя к ним, откинула назад черную накидку, открыв сияние рыжих волос, уже частично распущенных, как будто для сна.
– Бетси сменит вас в четыре, – кивнув Джайлзу и переведя взгляд на девушку, шепотом сказала она служанке. – Если вы почувствуете, что не можете бодрствовать, пошлите кого-нибудь за мной. Вы поняли?
Девушка кивнула и поспешила занять свое место в кресле.
Стоя на пороге комнаты, Обри смотрела на лорда Уолрейфена, который сейчас повернулся к ней спиной. «Нужно идти», – сказала она себе, не желая без необходимости ни на минуту задерживаться в его присутствии. Однако сейчас она безошибочно почувствовала в нем печаль, которой не замечала раньше: его плечи были опущены, а глаза полны страдания. И это совсем не соответствовало образу того человека, каким она его себе представляла, хотя нельзя сказать, чтобы она ожидала, что Уолрейфен не будет грустить о своем дяде.
Поддавшись минутному порыву, Обри вернулась обратно в комнату. Граф не взглянул на нее, а только еще крепче ухватился за край гроба, и при свете свечей стало видно, как побелели у него пальцы, и она, непроизвольно протянув руку, коснулась его руки. Это был довольно интимный жест, хотя его нельзя было назвать неуместным, но когда граф слегка повернул к ней все еще склоненную голову и их взгляды встретились, Обри отдернула руку.
– Он покоится с миром, милорд, – тихо сказала она. – Я в этом уверена.
– Я верю, что вы правы, – прошептал он и, выпрямившись, сжал пальцами переносицу, словно боль могла остановить слезы. – Я верю, что то, чего он был лишен здесь, на земле, теперь пребудет с ним вечно.
– Не нужно стыдиться своего горя, милорд, – шепотом отозвалась Обри. – Ваша потеря неизмерима. Он был хорошим человеком.
– Думаете, я этого не знаю? – Уолрейфен издал короткий горький смешок, который эхом разнесся по огромной комнате, но в его словах не было недоброжелательности.
– Я не сомневаюсь, что знаете, но иногда становится легче на душе, когда слышишь это от других.
– Неужели за свою короткую жизнь вы потеряли так много дорогих вам людей, миссис Монтфорд? – поинтересовался он, пристально взглянув на Обри. – Похоже, вы знаете, что при этом чувствуешь.
Обри совершенно не знала, что ответить.
– Я потеряла обоих родителей и сестру, за которой ухаживала несколько лет, – наконец сказала она. – Да, милорд, я знаю, что значит потерять любимого человеками знаю, что чувствуешь, когда винишь саму себя.
– Ваша сестра болела? – Джайлз продолжал незаметно смотреть на нее.
– У нее была изнурительная болезнь мышц, – ответила Обри, удивляясь, зачем она рассказывает графу о Мюриел, – и легочная астма. В конце концов, сестра просто... растаяла.
– Мне очень жаль. У вас вообще не осталось семьи?
– Нет, – прошептала она, – только Айан.
Уолрейфен долго молчал, а потом заговорил, снова обратив взгляд к телу дяди:
– Неужели люди всегда потом мучаются такими сомнениями? Всегда спрашивают себя, нельзя ли было сделать что-то по-другому, сделать что-то большее? Теперь я боюсь, что совершил ошибку, пойдя навстречу желанию дяди остаться здесь одному. Но, в конце концов, это же дом его детства.
Еще вчера Обри обвиняла Уолрейфена в том, что он бросил своего дядю, сегодня она уже не так смотрела на это.
– Что вы могли поделать с тем, где он жил или как он жил? – Она снова коснулась руки Джайлза. – Ничего, как вы сами понимаете. Он был упрямым человеком, милорд. Поверьте мне, я это знаю. С ним постоянно приходилось воевать, чтобы заставить его как следует поесть и не дать ему... – Она недоговорила.
– Спиться? – закончил граф ее мысль. – Я знаю, вы часто ссорились из-за этого. Иногда мне было почти страшно вскрывать ваши письма.
– Время от времени мы обменивались крепкими словами, – как бы оправдываясь, сказала она.
Сейчас Уолрейфен выглядел настолько же растерянным, насколько самоуверенным был всего несколькими часами ранее.
– Наверное, мне следовало настоять, чтобы он жил в Лондоне. Я, конечно же, никогда не допустил бы, чтобы он дошел до этого, – Джайлз слегка кивнул в сторону тела Элиаса, – то есть стал таким худым и слабым.
– О, милорд, он не был слабым, – покачав головой, мягко возразила Обри. – Дух и тело – это две совершенно разные вещи. Майор был сильным человеком до самого последнего вздоха. И все же, я думаю, он слабел от глубокого душевного смятения.
– Вы так думаете?
– Солдат видит все самое худшее в этом мире, милорд, – после долгого молчания ответила Обри, понимая, что ступила на тонкий лед, – и он продолжает жить даже после того, как увидел ужасы войны, ужасы, которых мы, остальные, не можем себе представить. Именно их мужество защищает нас всех от жестокости мира, но наши солдаты платят за это страшную цену. И если они не погибают в битве, то потом умирают дома один за другим. Мы никогда не должны этого забывать и всегда должны помнить, в каком долгу мы перед ними.