Укротитель времени
Шрифт:
Он судорожно хватил ртом воздух и снова сжался, чтобы шипы чуть отпустили его. Горящие глаза на морщинистом лице неотступно сверлили Лафайета.
— …Ну давай, глупец! Лови шанс, который фортуна бросает тебе на дороге! Дай мне слово, и я освобожу тебя!
— Что… что ты хочешь, что я должен сделать? — с трудом выдавил О'Лири.
— Видишь секиру, вон там, на стене? Когда-то, много-много лет назад, бытовало предание, что острое лезвие этой секиры поставит последнюю точку в судьбе изменника! Возьми ее, размахнись посильней и отсеки его голову!
— Его… голову?
— Убийца короля, своего отца, поклялся, что то же
— Как же ты сможешь освободить меня?
— Когда он спит в пьяном забытье, вот так, как сейчас, я могу немного управлять телом, нашим общим телом, которое скоро будет только моим. Ну, отвечай, малыш, ты согласен?
— Я… я попробую.
— Отлично!
Сверкающие глаза прищурились. О'Лири заметил, что из-под пряди волос, спадающей на темный морщинистый лоб, проступили капельки пота.
Волосатая рука зашевелилась и стала неуклюже шарить в складках одежды.
Послышалось звяканье металла, и в руке появилась увесистая связка ключей. Лод продолжал храпеть, высунув язык из раскрытого рта.
— Будет больно… это будет смертельно больно, — пробормотала вторая голова. — Но скоро, очень скоро победа будет за мной.
О'Лири видел, как рука неловко размахнулась и бросила связку в сторону клетки. Ключи звякнули по металлу и повисли на одном из шипов в нескольких дюймах от руки Лафайета.
— Я не могу до них дотянуться, — прошептал он.
— Попробуй! Между тобой и свободой стоит только одно мгновение боли. Попробуй!
Лафайет просунул руку на дюйм. Сотни жал тут же впились в нее. Он чуть-чуть подался корпусом, всей кожей ощущая, как шипы вгрызаются в в бока и под ребра. Он тянул руку вперед и вверх, до боли сжимая зубы и не обращая внимания на треск кожи и потоки свежей крови, бежавшей поверх прежних, подсохших ран. Еще один дюйм, и Лафайет коснулся пальцами связки. Ключи упали на ладонь. Он схватил их и зажал в руке. Сердце бешено колотилось. Неожиданно Лод зачмокал во сне губами и зашевелился. О'Лири затаил дыхание. Великан поерзал в кресле, что-то пробормотал во сне и снова задышал ровно и спокойно. О'Лири стал просовывать руку к замку, получая все новые и новые уколы. Его одежда пропиталась кровью, неглубокие многочисленные раны кровоточили и нестерпимо болели.
— Ключ из черного металла… Ну, давай же, скорее… — шептала голова.
— Он может скоро проснуться.
Так, еще одна попытка. Лафайет крепко сжимал ключи в мокрой от пота ладони. Он глубоко вздохнул и снова потянулся, стараясь не обращать внимания на свою израненную кожу, думая только о цели. Ключ коснулся замка, замок закачался и с бряцаньем ушел в сторону. Голова негромко выругалась. Не выпуская ключей из рук, Лафайет попытался придержать замок пальцами. В этот момент великая снова заерзал в кресле, засучил ногами и почесал толстым пальцем под носом. Вторая голова замерла, раскрыв рот с пересохшими,
Дужка замка распахнулась, он покачался и со стуком упал на пол.
Лод приоткрыл глаза, шумно облизал губы и снова погрузился в сон. Лафайет рванул дверь клетки. Натужно скрипнули петли, дверь широко распахнулась, и О'Лири вывалился из нее. Шатаясь, он подошел к спящему великану и остановился перед ним.
— Адоранна, — прошептал Лафайет. — Где она сейчас? Лод лгал мне, или она все-таки здесь?
— Он сказал тебе правду, дурачок. Не сомневайся. А о принцессе ты сможешь порасспросить того, кто сейчас плетет нити заговора во дворце. Поэтому не трать попусту время! Поторопись сделать то, что обещал мне!
О'Лири распрямил ноющую спину, вытер окровавленные ладони о брюки и, едва переставляя ноги, двинулся к стене. Секира висела высоко, так высоко, что он не мог до нее дотянуться. Он обернулся, отыскал глазами стул с тремя ножками, подтащил его к стене и стал на него забираться. Когда Лафайет выпрямился, у него закружилась голова от большой потери крови. Он чуть было не упал и, чтобы удержаться, оперся рукой о стену. Головокружение постепенно прошло.
Древко секиры, толщиной с запястье в обхвате, было обмотано наискосок плотной и жесткой, давно высохшей кожей какого-то зверя. О'Лири взялся за древко и снял секиру с проржавленного крюка. Тяжелое оружие выскользнуло из рук и с грохотом упало на плотный земляной пол.
Лод что-то забормотал. Лафайет нагнулся и поднял ее. Секира была тяжелая, неудобная, со слишком длинным древком. Стальная рубящая часть от ржавчины имела бурый цвет. Обоюдоострая и широкая — два фута от острия до острия, она была насажена на древко и крепко примотана узкими полосками кожи.
— Давай быстрей, малыш! — торопил приглушенный голос.
Глаза Лода широко раскрылись. Он обвел комнату невидящим взором, встряхнул головой и что-то пробурчал. Его взгляд остановился на О'Лири, который крепко сжимал руками древко секиры, готовясь нанести удар. Лод зарычал, попытался приподняться, поскользнулся и с диким воплем упал на спину обратно в кресло.
О'Лири рывком сбросил секиру с плеча, сделал два шага вперед, поднял ее над головой и со всего размаха рубанул по шее великана в том месте, где она соединялась с грудью. Огромная голова подскочила дюймов на пять, словно чудовищный пляжный мяч, привязанный к малиновому шесту. Ударившись о мощное плечо, она отлетела в сторону, тяжело плюхнулась на пол и, перевернувшись, замерла, обратив свой мерзкий лик к Лафайету.
В это время огромное тело, из которого хлестала фонтаном кровь, поднялось из кресла и неуверенно встало на ноги.
— Теперь я господин, — прохрипела маленькая головка.
После этих слов тело качнулось и замертво рухнуло на пол.
Чувствуя, что проваливается в какую-то темноту, О'Лири на ощупь добрался до стола, пошарил по нему, наткнулся на кружку, выпил остатки пива и распластался на мокром столе грудью, ожидая, пока прохладная жидкость разгонит мрак, в который погрузилось его сознание.
Немного погодя Лафайет мало-помалу пришел в себя и почувствовал звериный голод. На столе было чем закусить, причем в количестве, достаточном для целого полка. Он опустился на стул, схватил жареную птицу и начал жадно есть, нисколько не смущаясь присутствием гигантского тела, распростертого у его ног в луже черной, как смола, крови.