Укус технокрысы
Шрифт:
Ничего уже не изменится.
Гришина гипотеза, конечно же, будет отвергнута.
Другой, столь же непротиворечиво объясняющей все происшедшее, мне не придумать. Так что должность Генерального директора фирмы «Кокос» я теряю. Но большего Грибников и Седельников вряд ли добьются. Рымарев поможет, да и я не лаптем щи хлебаю, как-нибудь выкручусь. Так может, все и к лучшему? Сам я от этой должности никогда бы, конечно, не отказался. Для этого мужества нужно побольше, чем для штурма «Тригона». Но примерить хитон мученика, пострадавшего ради общего блага… почему бы и нет? Элли будет
Батюшки, уже пятый час! Заболтался я с вами, граждане начальники. Кстати, воспитанные люди после столь откровенного рассматривания циферблата прощаются и уходят. Но где же Элли?
Глава 33
Вчера, когда я напомнил о своем предложении, Элли наклонила голову, посмотрела на меня своим коронным взглядом и тихо сказала: «Вначале я решила, что ты это так… только чтобы своего добиться. Но потом все равно думала об этом — как о невероятном. Теперь же…»
Тогда я протянул руку, чтобы привлечь Элли к себе и, как полагается, поцеловать, но она очень мягко, очень женственно отстранилась, погладила мою руку длинными тонкими пальчиками и сказала: «Теперь мне надо заново все обдумать. Я так устала от жизни с Пеночкиным… Может быть, я даже соглашусь…»
— Паша, Паша! — трясет меня за плечо Рымарев. — Тебе лучше не отвечать на этот вопрос.
Элли, прекрасная и до недавнего времени казавшаяся мне совершенно недоступной Элли (недоступной для нормального человека; психопаты вроде Пеночкина не в счет) медленно тает в голубой дымке, и я вновь вижу перед собою зловещую троицу. А Гриши в палате уже нет. Выставили.
— Какой еще вопрос?
Грибников, терпеливо улыбаясь, повторяет:
— Нас интересует, какую цель преследовала ваша группа, создавая целое стадо артегомов. Только не рассказывайте сказки про эгрегор и три полушария. И учтите, наше терпение…
За дверью слышится какой-то шум. Грибников недовольно оглядывается. Как же, помешали допросу. Никаких тебе условий для продуктивной работы.
— Распорядитесь немедленно впустить ко мне посетителя! Только в этом случае я буду отвечать на вопросы!
— Ни в коем случае! — протестует следователь. Но дверь уже распахнута, на пороге — разгневанная Элли.
Господи, как хороша! Щеки пылают — от мороза, от гнева? — глаза мечут молнии, небрежно наброшенный поверх платья халат, сбившийся на правую сторону, делает ее похожей на древнегреческую богиню, только что сошедшую с колесницы.
— Элли, заходи! — кричу я, отчаянно размахивая руками и не обращая внимания на боль в спине. — А вы все… — поворачиваюсь я к Грибникову и остальным. — Вы все…
Элли готова метнуть разящую молнию взгляда в любого из моих обидчиков. Но мне пока помощь не нужна. С этими проходимцами я справлюсь и сам.
— …Убирайтесь отсюда! Все! Убирайтесь!
Кажется, я и в самом деле на грани истерики. Потому что, ни слова ни говоря, все дружно вскакивают и поспешно покидают палату. Элли удивленно смотрит вначале на следователя, столкнувшегося на пороге с адвокатом (молодец, Рымарев, правильно меня понял; ты просил не отвечать больше на вопросы —
— Элли, проходи! Они сейчас уйдут.
Как замечателен этот переход, почти мгновенный, от гнева к удивлению! Как прекрасна удивленная женщина!
А вчера был удивлен я. И выглядел, как все мужчины в таких случаях, остолоп-остолопом. О предложении-то я напомнил так, на всякий случай. Эта отмычка открывает самые неприступные крепости, я уже не раз убеждался. И почти ни к чему не обязывает. Ударить хвостом и уйти в глубину — что может быть проще? Но, уже повторив сакраментальную фразу, уже услышав в ответ, можно сказать, «да», я вдруг понял, что — угадал, влепил в самое яблочко. Что все время быть рядом с этой женщиной, ловить по утром ее взгляды, слышать молодой сильный голос, прижимать к себе вначале гибкое и упрямое, потом слабеющее и податливое тело — в этом и заключается смысл всей моей оставшейся жизни. Остальное же — должность, деньги, машина, дача — всего лишь «расширения», следующие после точкив обозначениях файлов, то есть мало что значащие атрибуты. Правда, у меня уже есть семья. Но дети как-то незаметно подросли: Маришка лицей заканчивает, Витька в институт поступил. А жена… Она, конечно, прекрасная хозяйка, но… не домом единым живет мужчина. Так же и с Леночкой. Любовница она изумительная, но… и только. А Элли… Это счастливое, почти невероятное сочетание красоты, характера и ума… Как отчаянно, как размашисто я начну жить, когда она будет рядом…
— Что это за люди? — спрашивает Элли, присаживаясь на краешек кровати. Я немедленно завладеваю ее рукой.
— Да так… Выясняют, что же на самом деле произошло с «Тригоном», беспечно отвечаю я. Женщина не должна знать об опасностях, грозящих избранному ею мужчине — до момента их преодоления. — Я очень рад тебя видеть. Ты не представляешь, кем для меня стала…
Рука Элли становится жесткой.
Я сказал что-нибудь не то? Любая другая женщина, услышав такие слова, должна была ответить: «Я знаю» — и поцеловать.
Элли опускает глаза и почти вырывает руку.
— Я только что от врача, который лечит Петю. Он сказал… Он сказал…
Губы Элли несколько раз вздрагивают, не решаясь произнести роковые слова.
Я молча жду.
Созданные человеческим разумом чудовища обычно начинают свою деятельность с умерщвления своих создателей. Петя знал, на что идет. Так что жалеть его… Ах да, бывший муж. Полагается поплакать.
Но Элли не плачет. Красивые, так ни разу и не целованные мною губы перестают дрожать, и Элли говорит просто и обреченно:
— Врач сказал, что медицина бессильна. По всем признакам у Пети тихое помешательство. Но в то же время он — совершенно здоровый человек. Только не говорит ничего и все время улыбается. И думает о чем-то, беспрерывно. И это — навсегда. То есть врач такого, конечно, не говорил, наоборот: есть надежда. Но из всего остального я поняла: болезнь неизлечима. И я подумала… Вернее, решила…
Элли на мгновение застывает, словно над омутом. Вскочить бы сейчас, прижать к себе, накрыть ее губы своими, чтобы не смогли произнести роковые слова — но боль в спине не даст этого сделать.