Укус ящерицы
Шрифт:
– Я приехала в Венецию не для того, чтобы давать профессиональные заключения.
Инспектор поднял стаканчик.
– Разумеется, нет! Вы приехали посмотреть достопримечательности. Провести время в приятной компании. Все это будет. Как только мы покончим с маленькой домашней трагедией и, обретя свободу, вернемся в цивилизацию. Салют!
Никто не отозвался.
Тереза Лупо в упор посмотрела на Фальконе.
– Скажите, Лео, чем, черт возьми, занимается полиция Вероны? Вы вернулись совсем другим человеком. Вы изменились…
– Надеюсь, в лучшую сторону?
– Этого я не сказала.
Фальконе снова поднял руку, приглашая всех выпить.
– Вообще-то я работал не с полицией, а с карабинерами. Приятнейшие и в высшей
Даже Тереза не нашлась, что сказать. Лео Фальконе в своей оригинальной версии скорее расстался бы с жизнью, чем завел компанию с карабинерами.
– Салют! – снова произнес этот странный, смутно знакомый незнакомец, неизвестно как оказавшийся в их компании.
Пять сидящих за столом человек чокнулись, хотя и с разной степенью энтузиазма.
Коста незаметно вылил свою граппу в чашку с кофе и поймал взгляд Эмили. Она явно оживилась. Что ж, ничего удивительного. Венеция не Рим. Здесь не бродят по улицам обкуренные наркоманы и свихнувшиеся маньяки. Случилась трагедия, и им предстоит найти ответы на извечные вопросы. Ответы эти лежат где-то там, в лагуне, в темных, запутанных переулках Мурано и на крошечном островке Изола дельи Арканджели.
– Итак, Ник, скажи мне. Как-никак на меня возложена обязанность научить тебя кое-чему. Сейчас для этого отличная возможность. Когда-нибудь и ты захочешь стать кем-то повыше, чем простой агент.
– Что сказать? – Став объектом прямого интереса инспектора, Коста почувствовал себя немного неудобно.
– Что изменилось после нашего сегодняшнего разговора?
Он уже думал об этом. Думал о ключе и двери. О Белле Арканджело. И ее трагически умершем муже.
– Изменился вопрос, – медленно сказал Ник. – Нам нужно думать не о том, каким образом Уриэль Арканджело убил свою жену, а о том, почему, как и с чьей помощью покойная Белла планировала убить своего мужа.
– Браво! – рассмеялся Фальконе, поднимая стаканчик. – Почти готовый инспектор!
Часть III
Алхимическая проблема
Глава 1
В слепящем утреннем свете полицейский катер мчался по сияющей водной глади, отделяющей Венецию от Сант-Эразмо. Ник Коста сидел впереди, наслаждаясь ветерком и пытаясь вытянуть хоть какую-то информацию из Гольдони, местного полицейского, приданного им вместе с катером. Впрочем, в голове вертелись и другие мысли. За завтраком Эмили увлеченно читала досье на Хьюго Мэсситера, что не могло не обеспокоить Ника. Он чувствовал, что отчасти виноват и сам: англичанин заинтересовал его, и этот интерес передался Эмили. Впрочем, что случилось, то случилось, а копаться в прошлом так же бессмысленно, как и пытаться разговорить Гольдони. Проложенные через лагуну невидимые маршруты рулевой знал как свои пять пальцев, он ни разу не взглянул на карту или приборную доску и просто держал курс на Адриатику, не сбавляя скорости, меняя, когда надо, галс и беспрерывно смоля дешевые сигареты. Как он ориентировался, Коста не представлял. Постоянного полицейского участка на острове не было. Большинство его обитателей – их Гольдони называл матти, сумасшедшими, – почти не пользовались автомобилями, так что дорожные происшествия случались здесь крайне редко. Число ресторанов не превышало двух, бар имелся всего один. Туристов сюда не заманивали, хотя и терпели. Так что полицейскому было просто нечем заниматься на обширной зеленой равнине, площадь которой превышала площадь самой Венеции. И всюду поля и поля – занятые под овощи, артишоки, салат, перец и виноград, – для доставки плодов которых к рынкам города каждое утро устремлялась небольшая флотилия видавших виды плавсредств.
Берег приближался, и Коста уже различал курсирующие по яркой границе между землей и небом ржавые развалины, определенно не подходящие для путешествия по дорогам. Он оглянулся на кабину – Фальконе,
– Слышали о Хьюго Мэсситере? – спросил Ник.
Рулевой глубоко затянулся в последний раз, ловким щелчком выстрелил окурок вверх и в сторону и недовольно взглянул на римлянина.
– Слышал.
И так всегда. Общение с местными напоминало вялотекущее сражение. Информацию из них вытаскивали примерно так же, как тянут зуб. Не составляли исключение даже те, кто работал с римлянами в одной команде.
– Хорошее или плохое?
Гольдони ответил быстрой очаровательной улыбкой, которой недоставало только искренности. Нику он напоминал шустрых гондольеров, заманивающих девчонок прокатиться по Большому каналу; зная, что денег на оплату у них нет, хитрецы рассчитывали на награду в иной форме. Откровенно говоря, на полицейского, по мнению Ника, Гольдони походил куда меньше.
– Хороший парень. Знает нужных людей. Что тут еще скажешь?
Может быть, и ничего, подумал Коста. Примерно к такому же выводу подводили и материалы досье, и Ник склонялся им верить. На то имелись две причины. Во-первых, если дело обстояло иначе, это означало бы, что Венеция не просто отступила от правил, но сознательно закрыла глаза на хладнокровное, расчетливое, жестокое убийство и оставила безнаказанной смерть двух полицейских. Во-вторых, он принимал во внимание возражения Эмили. С чисто американской почтительностью к точности и определенности она настаивала на объективности, инстинктивно применяя тот же подход к повторяемым в отчете непроверенным фактам и слухам. Коста и сам понимал, что в досье нет ничего конкретного, ничего такого, что оправдывало бы продолжение полицейского расследования. Всего лишь мутные тени в старом, затянутом паутиной зеркале. Досужие разговоры, преследующие любого богатого и успешного человека, – путь наверх не обходится без врагов и ошибок.
В досье коротко описывался любопытный случай, произошедший пятью годами раньше. Одним из благотворительных проектов Мэсситера была двухлетняя музыкальная школа в Ла Пьета, церкви, связанной с именем Вивальди и расположенной на Рива дельи Скьявоне, неподалеку от Дворца дожей. В последний год существования школы – вскоре она закрылась по понятным причинам – он приобрел права на дебютное произведение неизвестного английского композитора, студента Оксфорда по имени Дэниэл Форстер. Позднее Мэсситер объяснял, что то была необдуманная попытка освоения новой территории. Ранее он занимался антиквариатом – скульптурой, живописью – и в музыке не понимал ничего, но поддался обаянию талантливого и, как ему казалось, простодушного Форстера. Сотрудничество обернулось трагедией. Форстер оказался не композитором, а мошенником, укравшим неизвестную старинную рукопись у старика антиквара, гостеприимно принявшего его в свой дом. Заметая следы преступления, молодой англичанин вступил в сговор с домоправительницей старика, некоей Лаурой Конти. Парочка устранила антиквара и его компаньона-американца. Когда полиция обратила внимание на сомнительную деятельность мошенников, сообщники расправились с двумя сотрудниками центральной квестуры, в том числе с возглавлявшей расследование женщиной.
Дело приобрело еще большую огласку, когда в заголовках газет появилось имя Мэсситера. Из материалов досье следовало, что Дэниэл оказался большим ловкачом, организовав все так, что на Мэсситера пало подозрение в пособничестве. Арестованный вскоре после расстрела полицейских на пьяццале Рома Форстер сознался в мошенничестве, но категорически отмел обвинение в убийстве и даже сумел убедить суд в своей невиновности. Отбыв короткое наказание, он воссоединился с Лаурой Конти и зажил в покое и достатке на средства от продажи чужой музыкальной пьесы и написанной по горячим следам событий книги.