Укус
Шрифт:
Да, наверное, так и есть: я начинаю бредить. Теперь мне кажется, что одна из пуговиц расстегнулась. Что теперь видна добрая половина ее груди.
Но, позвольте: одна из пуговиц взаправду расстегнулась, пока я не смотрел.
Во рту пересохло, в джинсах стало тесно. Учитывая их не самый удобный фасон и то, что я вел машину, не представлялось возможным расстегнуть их или хоть как-то ослабить, поэтому очень скоро мои душевные мучения дополнились мучениями физическими, весьма определенного характера.
Сейчас мне было видно так много.
О Боже, а вдруг этот Панк Панкович сейчас разделяет со мной это чудное видение? Вдруг его храп — никакая не гарантия? Взгляда в зеркало заднего вида мне было недостаточно — я резво обернулся и посмотрел через плечо.
Он развалился криво на сиденье позади Кэт, свесив подбородок на грудь, седая шевелюра укрыла лицо. Кожанка свободно распахнулась, демонстрируя широкую загорелую грудь в кучеряшках.
Ох, уж к его-то груди у меня никакого интереса не было.
Он не видел Кэт — вот и все, что сейчас имело для меня значение.
Метнув взгляд вперед, я убедился, что мы не рискуем съехать с дороги и не собираемсяя врезаться в легковушку или грузовик.
Никаких других машин, о которых стоило бы беспокоиться.
Снова — к Кэт.
Нет, этого не может быть.
Еще одна пуговица расстегнулась.
Наверное, она ворочилась во сне, и рубашка сбивалась на бок. Теперь была обнажена почти вся ее левая грудь. Ее темно-золотистый сосок у самого края распаха. Солнечный свет мягко омывал его.
Хоть в автомобиле и было тепло, на ее коже выступили мурашки.
Они мне понравились.
Понравились ее веснушки. На груди они тоже были. Не так уж и много — не больше полудюжины. Маленькие рыжие пятнышки.
В каком-то роде мне даже понравились ее раны.
Их было непозволительно много. Двадцать? Пятьдесят? Они шли вверх и вниз по обеим сторонам груди — уже не сами шрамы, а лишь напоминания. Нужен был очень хороший свет, чтобы различить их все.
Некоторые — поновее остальных, розоватого оттенка, самые старые — побелевшие. Тонкие, разной длины — белые нити-порезы, изогнутые рваные от резцов, но больше всего — точечные, оставленные вампирскими клыками.
Стальными иглами Эллиота.
Этот мудак присасывался к ее груди, как какой-то чокнутый младенец-переросток. Пил из нее кровь.
Как же я ненавидел его.
Ненавидел за всю причиненную Кэт боль. За то, что он так долго пользовался ею. Имел ее.
Как же славно, что мы убили ублюдка.
Но в шрамах, оставленных им, я сейчас не видел ничего уродливого.
Они уподобились тайным посланиям, написанных волшебными чернилами — такими, что надпись можно увидеть только тогда, когда правильно падает свет. Я хотел поцеловать их. Каждый изгиб. Каждый рубец.
Ерзая и задыхаясь пуще, чем раньше, я судорожно повернул голову к дороге и попытался успокоиться. В зеркале заднего вида появился торопливо приближающийся грузовик. Я съехал на другую полосу, чтобы освободить ему путь. Фура пронеслась мимо с ревом, в ореоле дыма из выхлопной трубы. Едва она миновала, я перевел взгляд на Кэт.
Мой рот открылся, но я не выдавил ни звука.
Ни стона, ни удивленного возгласа.
Я даже выдохнуть толком не смог.
Пульс отдавался в уши барабанным боем.
Что, черт побери, происходит?
Рубашка Кэт съехала в сторону, открыв и правую грудь.
Подставив ее яркому солнечному свету.
Снег Снегович все еще храпел. Я взглянул на него. Он не сменил позы.
Дорога под нами была ровная. Никаких ухабов, никаких выбоин.
Она просто ворочается во сне.
(или какой-то мышечный спазм?)
Я повернул голову — и на этот раз подловил нужный момент: Кэт содрогнулась. Волна пробежала вверх по ее телу.
Веки Кэт были смежены, но глаза под ними отчаянно метались туда-сюда.
Ей снится Эллиот, пришло мне в голову из ниоткуда.
Снова дрожь. Губы плотно сжались и побелели. Какие-то внутренние толчки заставляли ходить ходуном ее плечи и обнаженную грудь. Мне показалось, что еще чуть-чуть — и из-под век Кэт хлынут слезы. Но разве люди плачут во сне?
Она свесила голову набок. Правый глаз распахнулся и с пугающей быстротой нашел меня: в его глубине плескался ужас.
— Кэт? — неуверенно позвал я. Мой голос был едва слышим из-за рулад, выводимых Снеговичем.
Она вздрогнула в последний раз, судорожно втянула воздух и резко села. Несколько раз недоуменно моргнула. Искра живой мысли проскочила в ее глазах.
Она опустила взгляд вниз. Ахнула. Ее брови подскочили.
— Эмм… как… как это произошло? — прошептала она.
— Не спрашивай меня, — сказал я.
Тряхнув головой, она поправила рубашку на груди и застегнула пуговицы.
— Прости. — Она вдруг с удивлением посмотрела на меня. — Это же не ты сделал?
— Нет, не я.
— Ох. Хорошо. Наверное, привидения.
— Вероятнее всего.
— Что ж, я хотя бы выспалась. Как дорога?
Непохоже, что твои сны были приятными, подумал я, а вслух сказал:
— Отличная дорога.
— Тебя в сон еще не клонит?
— Нисколечко.
Она улыбнулась и кивнула.