Улеб Твердая Рука(др. изд)
Шрифт:
В Македонии Велко и юная полонянка полюбили друг друга крепко и чисто, как могут полюбить люди общей судьбы. Тайные светлые чувства юноши и девушки согревали обоих в нелегкой их жизни на чужбине надеждой на лучшую долю.
Динат предложил красавице стать хозяйкой, женою его. Но она не соглашалась. Уж динат ей подарки подносил, так и этак увещевал, да все зря. Плакала она, убивалась. Так и не скорилась дева. Тогда динат вскричал: «Заклевали б вороны! В темницу ее! В Фессалию! В башню! Пока не образумится! Сама запросится под венец. Я дождусь!
И ее увезли и заперли, как повелел. Сам же он остался до поры в столице завершать дела в гавани.
Велко все это время был на берегу, работал при кораблях, ничего не знал. А узнал, отчаянно поспешил на выручку. Но его сразу поймали, и за город-то не успел выбраться. Хорошо хоть живым оставили. Снова пригнали на корабль. Там и поныне.
Выслушав рассказ Акакия до конца, Улеб задумался. Он стоял, прислонясь к стене, смотрел на подрагивающий язычок пламени догоравшей свечи.
Послышалось тихое тревожное ржание коня. Юноша быстро выглянул наружу, сказал вполголоса:
— Тихо, Жарушко, я скоро. Потерпи.
Он не заметил, как чья-то тень отпрянула от ограды и скрылась за углом.
— Дай еще солид, — шептал ему в затылок слуга, — не видал я подобной щедрости. Никогда не видал, чтобы кто-нибудь так легко расставался с золотом. Да поможет тебе господь в грядущих подвигах! Ведь ежели, к примеру, человек не жадный — он человек, не кто-нибудь. Ведь ежели…
— А дева та, кто она? — спросил Улеб, резко прервав Акакия.
— Бог ее знает. Лицом бела, похожа на северянок, тут их множество перебывало. И где только их Калокир не добывал! Он ведь с мечом в ладу, рыскал на верхних границах. А эту вроде бы снизу привез, с моря. Красавица. Хозяин зовет ее Марией, но это, должно быть, не ее имя.
— Сестрица моя, подобно той деве, тоже светла лицом, — невольно произнес Улеб. — Как знать, может, и ее, бедную, степняки под замком держат да голодом морят, как динат деву ту, Марию… Велко, Велко… Ты говоришь, он в гавани здешней?
— Булгарин твой? Да.
— Прощай. — Улеб вышел к Жару, отвязал его, вскочил в седло и шагом двинулся вниз по опустевшей улице. Светало.
Ветер метался между плотно прижавшимися друг к другу каменными домами, гонял пыль и сор. Глазницы окон зияли чернотой. Подумалось Улебу, что сам он сродни гонимой ветром песчинке.
В стороне, за домами, шумно проскакала кавалькада. Еще одна, поодаль, уже в другую сторону. Слышалось бряцанье доспехов. Перекликались голоса. Было что-то угрожающее во всей этой суете.
Юноша остановил коня, прислушался, не рискуя двигаться дальше к лежащей впереди площади. «Заперт, окружен в городе, — мелькнула мысль, — не успел выбраться на простор». Но тут же попытался себя успокоить: «Сварог поможет, выпутаюсь как-нибудь. А коли нападут, я им костей наломаю много, прежде чем…»
Внезапно чья-то тень вынырнула из-за угла. Выхватив меч, юноша позволил незнакомцу приблизиться, и, когда тот резко приковылял к нему, делая какие-то
— Не бойся меня, златовласый, — озираясь, по-росски произнес запыхавшийся оборванец.
— Ты знаешь… нашу речь?! — изумился Улеб.
— Я родом полянин. Не трать время на лишние расспросы, тебя повсюду ищут. Повинуйся мне, если хочешь спастись.
Нищий в мгновение ока, как кошка, вскарабкался на коня, пнул Жара пятками, перехватил поводья, обняв Улеба сзади, точно какой-нибудь хозарин, умыкающий невесту, и уже через несколько минут они очутились в тихом переулке.
— Стой здесь, — коротко бросил узколицый и, соскользнув на землю, исчез в подворотне.
Улеб настолько был обескуражен, что все еще держался за меч, не зная, вложить его обратно в ножны или сжимать рукоять на всякий случай. Ждал, чем все это кончится.
Оборванец вернулся скоро с заспанным всклокоченным старцем с вызывающе драгоценной серьгой в ухе. Старик зябко скреб грудь, глядел неприветливо, явно недовольный тем, что его разбудили.
— Отдай ему весь кошель, тот, что за поясом у тебя, — приказал узколицый, — он принесет что надо.
Улеб повиновался. Старик поймал звонкий мешочек, кивнул оборванцу, затем онемевшему Улебу, после чего живехонько и бесшумно удалился.
А таинственный нищий вновь схватил уздечку, повел уже пешком коня с Улебом в седле через захламленные дворики, мимо красильных мастерских с огромными чанами на тлеющих углях, мимо спящих вповалку подмастерий и бродяг.
Там, где остановились, Улеб огляделся и понял, что они оказались в заброшенном дровяном складе, примыкавшем к задней стене ночлежки для убогих. Нетрудно было догадаться также, что все красильни и ночлежка принадлежат старцу с серьгой.
Утренний свет сочился причудливыми нитями сквозь кривые щели прогнившей постройки, в углах которой, матовые от паутины, громоздились вязанки гнилых поленьев. Казалось, тронь их — и рассыплются трухой. Запах плесени, грибной сырости, истлевшей козьей кожи, остатки которой висели на ржавых гвоздях, вбитых в провисшие балки, неприятно щекотал ноздри.
— Слезай, здесь безопасно, — сказал оборванец.
— Чем обязан я твоей заботе? — Улеб постарался придать голосу как можно больше дружелюбия. — Кто ты, нежданный спаситель? И почему решил, что я нуждаюсь в помощи?
— Когда-то меня звали Лис, а нынче и сам не знаю, кто я. — Он поднял было на юношу глаза, но тут же опустил их. — Уже известно, что из палестры бежал боец, он избил курсоресов, переоделся в их одежду и увел лучшего жеребца из цирковой конюшни.
— Я знаю, что и в этой стране достаточно честных и добрых людей. А ты, откуда ты?
— Из Киева-града.
— Эва-а!.. Давно тут маешься?
— Гм… не помню… давно.
— Как попал сюда?
Лис долго молчал, сидел на корточках, раскачиваясь, обхватив острые колени, выпиравшие из-под рубища, потом сказал: