Улей 2
Шрифт:
— Паша, Паша, — цепляет Исаева под локоть Приходько. — Паша, Бога ради… Люди вокруг.
Рот Павла Алексеевича медленно расползается в ухмылке. Она не смягчает его лица. Напротив, делает его жестким и напряженным.
— Я тебя убью. Раздавлю! Чего бы мне это ни стоило!
Сглатывая, Титов крепко сцепляет челюсти, чтобы не сказать лишнего. Не в его правилах подбирать слова, но сейчас Адам вынужден выбирать осторожность.
— Не сомневаюсь, что вы в это верите.
— Пойдем, Павел…
— Будешь гнить в земле, чтобы черви
— Глубже закопайте, — совет, полный презрения и сарказма. Расчетливая ухмылка на губах. — Иначе, знаю, выберусь. Кипит во мне столько доброжелательности к вам… Разорвет землю. Выберусь.
— Я заставлю тебя пожалеть! Возненавидишь день, когда только посмотрел на нее.
— Павел, остановись, — напрягаясь всем телом, давит Приходько. — Столько людей…
— Срать я на них хотел!
— Если ты на них насрешь, они насрут на тебя, Паша. А их много. Неприятно получится, — раздавая сдержанные улыбки направо-налево, Приходько создает видимость, словно осунувшийся от горя Исаев нуждается в его поддержке. Похлопывает по плечу, поддерживает под локоть. — Пойдем, пойдем, — волочит к выходу и, напрягая голос на ходу, во всеуслышание: — Спасибо за соболезнования, сынок.
Уволакивает Исаева, как цепного пса, дозированно нашептывая что-то по пути к автомобилю. Круглов оглядывается несколько раз, окидывая Адама пристальным и до странного любопытным взглядом. Шагающий позади Лиманский несколько раз на него натыкается и что-то раздраженно бормочет себе под нос.
Властьимущие твари с возмутительной скоростью расползаются, втайне радуясь тому, что поминальная служба закончилась. Поэтому, когда один из «скорбящих» притормаживает рядом с Титовым, он инстинктивно напрягается. Повернув голову, видит молодого мужчину примерно одного с ним роста. Куртка мешает точно оценить комплекцию, но даже при этом он кажется крепким и здоровым.
— День добрый, Адам Терентьевич. Морозный, — произносит мужчина, прикуривая сигарету.
Приподнимая бровь, скашивает в сторону Титова взгляд.
— Мы знакомы?
— Формально нет. Я твой тайный поклонник, — с явственным сарказмом.
— Преданный?
— Самый. Как же ты вляпался в это? Нахр*на? — глядя вслед отъезжающим автомобилям. — Такое родство… Даже жалко лезть в твой расклад.
— Так и не лезь.
— Не могу.
Сверкнув еще одной ухмылкой достает из внутреннего кармана «ксиву».
— Оперуполномоченный РОВД Приморского отделения старший лейтенант Градский Сергей Николаевич.
Закатив глаза, Адам нетерпеливо вздыхает.
— Пи*дец… Так ты мусор? А я решил, Исаевская шайка… Или одно другому не мешает? За каким чертом ко мне? В вашей шарашкиной конторе дела закончились?
— У нас там в нашей шарашкиной конторке клоун один засветился в канун Нового года.
— Подарки под елку принес?
— Если бы. Форму у майора спер. В базе полазил… Нехорошо, в общем, вышло.
— И?
— Что тебе
— Не понимаю, к чему ты ведешь. В бреду, может? Обнови психиатрический сертификат. Если получится.
Мужчина смеется. Делает глубокую затяжку, прежде чем выбросить окурок.
— Шутник.
— Нет. Я на серьезе.
Титов прочёсывает взглядом территорию. Надгробные плиты выглядят малопривлекательными, чтобы на них при случае падать. Особенно, если лицом вниз.
Незаметно продвигается обратно к участку свежих могил с нагорнутой землей, мрачными венками и обмороженными цветами. Мысленно произносит короткую молитву в самопроизвольной форме, заранее принося мертвым извинения за любой материальный и моральный ущерб.
— У меня дел по горло, Титов. Работа, бл*дь, такая навязчивая. По пятам ходит. Преследует. Поэтому буду изъясняться без причудливых ребусов и психошарад: я знаю, что это был ты.
— Зачем мне форма майора?
— Хрен его знает. Может, ты со своей девкой ролевухой увлекаешься.
— Ее погоны не возбуждают. Тем более майорские, — вяло отмахивается, а в груди невольно вспыхивает тревога.
Кровь запекается в сердечной мышце. Чернеет и обсыпается, как шелуха. Не дает свободно функционировать.
Нельзя, чтобы его сейчас закрыли. Даже если на пару дней, до разбирательств или очередной откупной — нельзя.
«Сука…»
— Знаешь, глупо все это выглядит. Сам говоришь, дел по горло, а расследуешь какую-то хр*нь. Давай, займись чем-то посерьезнее.
— Слушай, мне с тобой, правда, некогда собачиться. Я видел тебя в нашем отделении после наркоты. Фигура ты приметная, сам понимаешь. Трудно не узнать даже при всем маскараде.
— Отвали, короче. У меня тоже нет лишнего времени, — развернувшись, собирается уходить.
Делает несколько шагов, когда Градский, повысив голос, врубает по протоколу.
— Титов Адам Терентьевич, вы задержаны по подозрению в проникновении на государственный режимный объект. Вы имеете право: не свидетельствовать против себя или своих родных; давать показания и в любой момент отказаться давать показания; иметь защитника…
Оборачивается слишком резко, случайно толкая шагнувшего за ним Градского в плечо. Или не случайно… Старлей воспринимает это соответственно, шарпает Титова за куртку на себя. В то время как он рефлекторно двигает головой ему в переносицу.
Первое впечатление после падения не связано с болью. Злость взмывает выше линии роста. Зашкаливает. Угодив мордой прямиком в колючий шелестящий венок, вбивает в этот выцветавший мемориал Градского. Сплетение из бледно-фиолетовых роз гостеприимно принимает его в свои оковы.
— Не начинай, мусор, то, что не сможешь закончить. Займись, бл*дь, чем-то попроще.
Сцепив челюсти, Градский блокирует зажим Титова, скатывая его в сторону. Венки разъезжаются, расходится валун, и Адам чувствует затылком холодную землю.