Улица Ангела
Шрифт:
— Ваше здоровье! — воскликнула мисс Мэтфилд, улыбаясь ему. И опять — вкус аниса, зажигательная бомба, потоки пламени, а затем теплые, баюкающие волны.
— Вот такой вы мне нравитесь, честное слово, — сказал мистер Голспи, глядя на нее внимательно и с явным одобрением. — Это было сделано мастерски, с настоящим шиком! Вы молодец-девушка, не то что те дурочки, которых встречаешь на каждом шагу. Я это сразу заметил и подумал: «У этой девушки не только наружность подходящая, у нее и характер есть». Жаль, что вы не едете с нами.
— Спасибо!
— Право, в моих устах — это большой комплимент. Не знаю, впрочем, понравилось ли бы вам такое путешествие. Будет зверски холодно, а завтра начнет качать и будет качать все время, пока мы будем плыть Северным морем, и потом, когда войдем в Балтийское. Я этот пароход давно знаю. Ну, как вы теперь себя чувствуете?
— Великолепно. — Это была правда. Мисс Мэтфилд поднялась и собрала свои вещи. — Но немножко пьяна.
Когда они вышли на верхнюю палубу, она остановилась и засмотрелась
— Это зрелище словно гипнотизирует человека, правда? — сказал вдруг хрипло мистер Голспи над самым ее ухом.
— Правда, — отозвалась она тихо. В эту минуту она окончательно уверилась, что мистер Голспи ей нравится, что он — обаятельный человек, не похожий на других. И сама себе она казалась сейчас обаятельной, необыкновенной. Она неожиданно вздрогнула.
— Эге, да вы опять начинаете? — сказал мистер Голспи шутливо, но в то же время заботливо и, продев руку под ее локоть, крепко прижал ее к себе. Так они стояли несколько мгновений. Ей хотелось, чтобы это длилось подольше. Ее всю наполняло одно чувство — новое для нее чувство теплоты и безопасности.
Наконец она отодвинулась. Сказала, что ей пора идти. Он ее не удерживал и молча пошел вперед, на нижнюю палубу, оттуда к сходням. Здесь они остановились.
— Очень рад, что побывали у меня, мисс Мэтфилд, — сказал он, беря ее руку в свои. Сейчас он не ухмылялся насмешливо, а улыбался.
— Счастливого пути, мистер Голспи, — ответила она поспешно, — желаю вам, чтобы не было холодно и чтобы плавание прошло благополучно. — Потом как-то помимо воли прибавила: — И смотрите же, возвращайтесь к нам.
Он вдруг громко расхохотался.
— Непременно! Вы скоро меня увидите. Опомниться не успеете, как я опять появлюсь на улице Ангела. — Он крепко стиснул ее руку, потом выпустил ее.
Уходя, мисс Мэтфилд еще раз обернулась и помахала рукой, хотя уже почти нельзя было различить, стоит ли он еще на палубе. Потом торопливо пошла по узкому переулочку, который вел назад, в обыкновенный, привычный мир. Когда она опять проезжала по Лондонскому мосту и смотрела в окно автобуса, уже почти ничего не оставалось оттого, другого, мира, только мерцание огней вдалеке. А когда она снова очутилась за своим столом в конторе и, подняв тетрадку к лампе под абажуром, разбирала записанное, этот другой мир был уже бесконечно далек от нее, казался лишь сном, приснившимся ей в ноябрьских сумерках. Но здесь, на бумаге, которую она закладывала в машинку, было доказательство того, что это не сон: размашистая подпись Д. Голспи.И странно было думать, что он вернется сюда, оставив свою высокую бутылку, и качающийся пароход, и снег, и леса Балтики, войдет в эту дверь, в двух шагах от локтя мистера Смита. Это было странно и увлекательно, чего никак нельзя было сказать об автобусе № 13, о гостиной в Бэрпенфилдском клубе, об ее комнате, таблетках аспирина и грелке по вечерам. Она отпустила каретку машинки. Каретка резко звякнула.
Глава шестая
Мистер Смит получает прибавку
1
Мистер Смит давно уже не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас. Призрак увольнения, безработицы, унижений и нищеты исчез и преследовал его лишь иногда по ночам, когда какой-нибудь кусок жареной печенки или сыра не желал перевариваться у него в желудке и мистеру Смиту снилось, что он на всю жизнь лишился работы и бродит по незнакомым темным улицам в одной фуфайке и домашних туфлях. Наяву призрак больше не появлялся. Фирма не только избегла банкротства, она развила усиленную, даже, можно сказать, бешеную деятельность, торгуя новыми сортами фанеры и наборки. И мистер Смит открывал все новые и новые колонки аккуратных цифр и подводил итоги, и как бы усердно он ни работал весь день, он вынужден бывал оставаться по вечерам на час-другой, чтобы привести в порядок счетные книги. Его это не тяготило, хотя иногда, когда время близилось к семи и электрическая лампочка над его головой горела уже полдня, а та порция свежего воздуха, какая имелась с утра на улице Ангела, была многократно использована, мистер Смит начинал замечать, что у него немного болит голова. Раза два бывало у него и какое-то неприятное ощущение, словно что-то тикало внутри, но оно никогда долго не продолжалось, так что он и не говорил о нем никому. Заикнись он только жене об этом, она бы немедленно начала пичкать его десятком разных патентованных лекарств и бегать по аптекам в поисках нового десятка. Докторов она не признавала, но в патентованные лекарства верила свято и пробовала их одно за другим, — не для того, чтобы излечиться от какой-либо определенной болезни, ибо она ни одной у себя не находила, а просто в надежде, что эта новая бутылочка окажет какое-то магическое действие. Миссис Смит в аптеку ходила из тех же побуждений, что и к знакомым гадалкам. Ее муж скептически относился к лекарствам и к гаданию, — впрочем, может быть,
Случайные недомогания представлялись ему таким пустяком при том чувстве облегчения, которое он испытывал, наблюдая новый расцвет «Твигга и Дэрсингема»! А ведь было время, когда ему просто тяжело было ходить в банк, потому что казалось, будто все кассиры шепчутся о том, что «Твигг и Дэрсингем» висят на волоске. Зато теперь бывать в банке — одно удовольствие. «Я загляну в банк, Тарджис», — говорил он, стараясь, чтобы это звучало не слишком самодовольно (не из-за Тарджиса, конечно, Тарджис искренне считал его большим человеком. Но раз-другой после того, как он скажет, бывало, что-нибудь в этом роде, он подмечал какие-то подозрительные искорки в глазах мисс Мэтфилд. С этой молодой особой надо держать ухо востро).
Потом он застегивал свое ветхое коричневое пальто, которое долго и верно служило ему, но крайне нуждалось в замене новым, как только будет получена прибавка. Надевал шляпу и уже на лестнице набивал трубку, а выйдя на улицу, останавливался и закуривал. И так, с трубкой в зубах, шел себе не торопясь по холодной дымной улице Ангела. Всюду была толчея, а на мостовой — бедлам автомобильных гудков, лязга и грохота, но у мистера Смита среди всего этого было свое место, свое дело, и оттого его ничто не беспокоило, и взирал он на все благосклонным оком и внимал всему терпеливо и снисходительно. В банке, надежном прибежище из мрамора и красного дерева, куда не было доступа хмурому дню и резким звукам, мистер Смит спокойно и безмятежно ожидал своей очереди, время от времени пуская клубы благоуханного «Т. Бенендена» в узорную решетку. «Доброе утро, мистер Смит, — говорили ему. — А холод сегодня изрядно пробирает! Как здоровье?» Иногда, если время позволяло, кто-нибудь сообщал новости, рассказывал о любопытном случае, какие часто бывают в Сити. Потом — обратно в контору, за свой стол, где так уютно после улицы. Окидывая взглядом синие чернила, красные чернила, карандаши, перья, резинки, бумагодержатели, резиновые штампы и печати, подушку с краской, все эти аккуратно разложенные на столе атрибуты, готовые к его услугам, мистер Смит испытывал глубокое удовлетворение. Он смутно догадывался, что ничего подобного никогда не испытывают остальные — ни Тарджис, ни девушки, ни юный Стэнли; они никогда не принимались за работу с должным интересом. И его собственные дети тоже таковы. Вся нынешняя молодежь такова. Заработать малую толику, урвать, что можно, потом помчаться и все истратить — вот как они живут!
— И я часто думаю, мистер Дэрсингем… — сказал он как-то утром этому джентльмену. — Часто думаю: кто будет отвечать за наше молодое поколение, когда придет время? А такое время придет, вы согласны со мной? Я хочу сказать — не могут же они вечно быть молоды и беззаботны?
— Не беспокойтесь, Смит, они остепенятся, — отвечал мистер Дэрсингем, считавший, что стоит между двух поколений и, во всяком случае, знает современную жизнь гораздо больше, чем Смит. — Я еще помню те годы (и не так уж давно это было), когда я смотрел на все так же, как они, — продолжал он, видимо убежденный, что теперь он — человек с большим чувством ответственности. — В свое время каждый из нас берется за ум. Таковы уж мы, англичане, Смит…
— Надеюсь, что это так, мистер Дэрсингем, — сказал мистер Смит с сомнением в голосе. — Но должен вам сказать, нынешняя молодежь совсем из другого теста. Я сужу по своим двум детям. Пользуйся минутой — вот их девиз, а завтра будь что будет. Меня страх берет, когда я слышу их разговоры, хотя, должен сказать, их мать тоже всегда была чуточку в таком роде, и, быть может, они унаследовали это от нее.
Однако и Джордж и Эдна, несмотря на то что, в общем, не удовлетворяли своего отца, как раз теперь вели себя примерно, — и это также было великим утешением для мистера Смита, который с самого раннего их детства постоянно трепетал за них, воображая, что их на каждом шагу подстерегают опасности и западни. Его тревог никто не разделял, ибо мать его детей никогда за них (как и вообще ни о чем) не беспокоилась, интересовалась только гаданьем и разными аптечными снадобьями, и если ее послушать, так можно было подумать, что жизнь — волшебная сказка. А мистеру Смиту, — хотя он об этом никогда не говорил, — жизнь представлялась странствием без оружия и без проводника в джунглях, где странника подстерегали ядовитые змеи и из чащи каждую минуту мог выскочить тигр-людоед. Только увидев впереди просвет, можно было вздохнуть с облегчением. Мистер Смит был от природы боязлив, и, если бы жил в те времена, когда люди были религиозны, он не пренебрегал бы ни единым утешительным обрядом. Но он жил в эпоху неверия, а веры в себя у него не было. Из его мира были изгнаны боги, но не изгнаны демоны. Он видел ясно все признаки и проявления зла в мире, обладал способностью прозревать во мраке каждый удар судьбы, словом, окруженный демонами, он был бессилен одолеть или умилостивить их… Если бы, при всем его стремлении быть честным, порядочным, добродетельным и счастливым, мужество ему изменило, прибегнуть было бы не к кому — разве только к полиции. Так он и жил, этот человек, ходивший аккуратно и охотно каждый день из своей квартирки в свою контору, жил в вечном страхе, в вечном предчувствии опасностей, словно какой-нибудь лучник Эдуарда Третьего. Он суеверно боялся «сглазить» свое настоящее благополучие и страстно надеялся на лучшее. Как раз теперь оно как будто наступало. И настроение у мистера Смита было такое радужное, как давно не бывало.
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
