Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени

Квин Лев Израилевич

Что только в 1970 году, когда Давид Иванович Вагнер приехал в Воздвиженку и привез Клавдии Кирилловне письмо, которое было ею послано двадцать шесть лет назад и которое все это время бережно хранил Иван Иванович Фризен, — только тогда она узнала о героической гибели своего мужа.

Почему так случилось? Почему должно было пройти столько тяжких для семьи Ассельборна лет, чтобы правда наконец дошла до нее?

Сейчас уже, наверное, нет возможности в этом разобраться.

Скорее всего, не сработал вовремя какой-нибудь бюрократический винтик в большой и сложной

машине.

А ТРЕТИЙ?

Дом в самом начале Механизаторской улицы в Кулунде — уютный просторный особняк. В гостиной, «зале», как здесь принято ее называть, мы сумерничаем втроем: Иван Иванович Фризен, его жена и я. Незаметно течет время за неторопливой обстоятельной беседой — и вот уже наступил вечер.

— О боже!

Катерина Корнеевна, совсем не по возрасту живая и подвижная, — все бегом, подхватилась, испуганно охнув, и умчалась на кухню. Там что-то зашипело, зашкварчило. Готовится ужин.

— Иван Иванович, — обращаюсь я к Фризену, — расскажите, пожалуйста, как сложилась ваша жизнь после того, как в Латвии вас вновь «взяли в плен» советские войска.

— Ну как... Пожали руку, сказали спасибо за все и отправили домой, в Кулунду, к семье. Больше партизанить было уже негде. Разве что в Берлине на Унтер-ден-Линден.

— А здесь как вас встретили?

— Без оркестра и без фанфар... Времена были тяжелые, сами знаете. Но я не унывал. Знал, что рано или поздно все это кончится.

Иван Иванович порылся в ящике стола, подал мне вырезку из газеты с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 августа 1964 года.

— Вот...

Я прочитал:

«1. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья»... в части, содержащей огульные обвинения в отношении немецкого населения, проживавшего в районах Поволжья, отменить»...

— Все, конечно, изменилось к лучшему гораздо раньше; это уже, так сказать, черным по белому, — продолжает Иван Иванович. — Работал я сначала техническим бухгалтером в МТС, потом главным бухгалтером совхоза. Никогда ко мне никаких претензий, одни благодарности да премии. Двадцать восемь лет отработал здесь, как говорится, не за страх, а за совесть. Ну и другое наше с женой важное дело — детей воспитывать. Четверо из пяти получили высшее образование, работают на ответственных должностях в Барнауле, Томске, Каменец-Подольске. Младшая дочь, Мария, специалист по животноводству, трудится здесь, в Кулунде, в совхозе «Победа»... Словом, добрых людей вырастили мы с Катериной Корнеевной — разве это не самая большая радость на земле? Теперь уже и внуки подрастают.

Не так давно проводили меня с почетом на пенсию — за шестьдесят уже перевалило. Да и то, как затруднения, так до сих пор прибегают: «Иван Иванович, помогите!», «Иван Иванович, посмотрите, где ошибка». Я не отказываюсь. Надоедает, знаете ли, сидеть дома.

Случалось и неприятное. Люди разные бывают. Многие не знали, что я партизанил — мне ведь тоже неудобно кричать об этом на всех углах.

Есть у нас один тракторист,

фамилии называть не буду, не в ней дело. Так он мне даже очень обидное слово однажды швырнул в пылу спора. А у меня характер такой — довольно трудно из себя вывести. Говорю ему спокойно:

— Я ничем не хуже тебя!

— А-а-а! — раскипятился. — Я советский патриот! Я фашистов на фронте бил!

— Я тоже советский патриот. И тоже фашистов бил. Только не на фронте, а в тылу. В их тылу...

Присутствовали при этом другие товарищи, сообщили о неправильном поведении этого тракториста в его отделение. Провели там собрание, разобрали, порицание вынесли. Но все равно он тогда ничего не понял.

А недавно оказались наши с ним портреты рядом на доске Почета «Они сражались за родину» возле районного Дома культуры, У него на груди ордена, и у меня тоже не пусто, в том числе и медаль «Партизану Великой Отечественной войны».

Он как эту медаль увидел, даже опешил. Потом подошел ко мне, протянул руку.

— Извини, — говорит, — теперь мне все ясно.

— Долго же до тебя доходит. Как до жирафа...

— И сейчас еще некоторые «жирафы» все никак не поймут, — Катерина Корнеевна прибежала из кухни, неся в руках белоснежную накрахмаленную скатерть. — Вот недавно пришел один человек из совхоза, а Ивана как раз дома не оказалось...

И стала рассказывать, живо жестикулируя и изображая все в лицах:

— Где Иван Иванович?

— В школе, — говорю.

— А зачем ему в школу? Ваши дети уже давно все выучились.

— Выступать его туда пригласили.

— Выступать? С чего это?

— Рассказать, как воевал.

— А разве он воевал?.. Чудно!

— Что тебе чудным кажется?

— Немец — и против немцев же воевал.

— Да он не против немцев — против фашистов воевал, дурья твоя башка!..

Скатерть взметнулась над обеденным столом.

— Ну, садитесь поближе. Накормлю вас по-немецки. На первое куриный суп с домашней лапшой, на второе пельмени, на третье домашние вафли.

Я рассмеялся:

— Пельмени — тоже немецкое блюдо? Впервые слышу.

— А у нас здесь все перемешалось, — тут же отпарировала острая на язык хозяйка. — И обычаи, и семьи, и блюда тоже! Украинские хозяйки кислые щи варят, русские — борщ с салом. Ну а мы пельмени освоили. Лепим всей семьей.

За ужином шел разговор о погоде, о видах на урожай. Не помню уже теперь, в какой связи Иван Иванович упомянул знакомую фамилию — Баумгертнер. Есть, дескать, в здешних местах такой хлебороб. Я удивленно уставился на него:

— Как?! Тот самый? Георгий Георгиевич? Ваш третий?

— Нет, не он. Однофамилец.

— Ну да, конечно. Тот же пропал без вести в сорок третьем.

Иван Иванович переглянулся с женой.

— Не пропал он...

— Не пропал? Как же?..

— Так считалось. А теперь...

Он вышел из «залы» в соседнюю комнату. Стучал там ящиками письменного стола, шуршал бумагами. Наконец вернулся. В руке конверт.

— Читайте!

Письмо из ФРГ. Написано по-немецки. Привожу его перевод целиком, ничего не сокращая и сохраняя весь стиль.