Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
Шрифт:
Есть свидетельские показания о том, что Попов-Шульц-Баумгертнер жестоко избивал пленных советских патриотов.
Интересно, если бы тяжелораненый Михаил Иванович Ассельборн попал все-таки в лапы гитлеровцев, принял бы ефрейтор Баумгертнер участие в его допросе? Бил бы он при этом бывшего друга меньше, чем других? Или, наоборот, сильнее, выслуживаясь
Ведь Баумгертнер в этом случае решительно ничем не рисковал. Беспомощный, истекающий кровью Ассельборн мог бы разве что плюнуть ему в лицо...
Баумгертнер удрал из Советского Союза вместе с разбитыми частями вермахта.
В архивах нет свидетельских показаний, уличающих Баумгертнера в убийствах советских людей. Поэтому на него распространилось действие Указа об амнистии, принятого в 1955 году. Однако он этим не воспользовался и на родину не вернулся.
Так что зря Баумгертнер сетует в своем письме Фризену на то, что не может свободно избрать местожительство. От него самого зависело — вернуться на родину или остаться на чужбине.
Другой вопрос — почему же все-таки Баумгертнер не вернулся. Побоялся? Но чего?
Может быть, даже всеведущие архивы знают не все?..
Когда я уже писал эту повесть, дошла до меня весть, что Георг Баумгертнер прислал письмо на Алтай своим давнишним знакомым. В нем, между прочим, упоминается и обо мне.
«Я не ответил этому писателю. Считаю, не для чего ворошить прошлое, — глубокомысленно рассуждает Баумгертнер. — Давно уже пора все позабыть».
Забыть?
Я сразу же вспомнил еще одно подобное требование — забыть!
Это было в столице Австрии Вене несколько лет назад. Жарким летним днем в зале магистрата собралось человек сто австрийцев. Меня пригласили сюда рассказать о жизни и работе писателей Сибири. Я сделал небольшое сообщение, а затем пошли вопросы. Их было много, они были очень разными. Порой вопросы меня смешили, порой даже слегка раздражали своей дремучей наивностью.
Но вот поднимается некий поношенный господинчик того возраста, который был при Гитлере призывным, и спрашивает хорошо поставленным командирским голосом:
— Скажите, почему у вас до сих пор так много говорят и пишут о минувшей войне? Не пора ли забыть?
Не пора ли забыть?
Я ответил не ему — любой мой ответ его бы не устроил. Он ведь не спрашивал. По существу, это было требование, ультиматум, изложенный в форме вопроса. Я ответил всем другим, собравшимся в зале. Я рассказал об обелиске в честь отдавших жизни за Родину в селе Алтайском, где на каменной стеле начертано девятьсот девяносто восемь имен. Рассказал о мемориале в Ключах: целый парк из березок — каждая в память погибшего воина. Рассказал, как трогательно ухаживают за этими деревцами родственники павших...
Зал слушал сочувственно, в глубоком молчании. А как же господинчик? Я искал его глазами — и не находил...
Вот что я вспомнил, когда мне рассказали о письме Баумгертнера.
Может быть, вы обратили внимание: громче всех требуют забыть те, кто виновен больше других.
А остальные — они просто не могут забыть.
Может ли мать забыть погибшего сына? Или сын отца? Или брат брата?..
Забыть было бы кощунством не только по отношению к павшим. Может быть, еще большим по отношению к ныне живущим и к тем, кто еще только будет жить после нас.
Советский народ великодушен. Он многое может простить, даже тяжкую вину.
Простить.
Но не забыть.
Забыть — никогда!