Улица Сапожников
Шрифт:
— Эх, ты, непутевый какой, — сказал Круглов. — Говори, что надо. Не задерживай.
— Сказать по форме, то есть, наслышаны мы, будто в Полянске опять офицеры. Правильно это?
— Верно, — сказал Герш. — Там восстание.
— Так, — протянул мужик. — Значит, правда. А вы, к примеру, не это самое?
— Что?
— Не к Полянску, случаем, идете?
— К Полянску, а что?
— Да вот, мы тут, я, значит, да Петрок, да Васька, — да все, словом сказать. Мы бы это, кабы можно…
— И оратор же ты, земляк, — проворчал
— Кабы можно нам в отряд, а?
Герш засмеялся.
— Вот оно что, — сказал он. — Можно. Как фамилия?
— Моя-то фамилия — Ведерников, — радостно залопотал мужик. — Его, — он ткнул в одного из своих, — Кривошей. А моя-то Ведерников. Как имя? Гришка имя. То есть — Григорий. А фамилия-то — Ведерников.
В другой деревне — Ипатовке — к отряду примкнули еще два мужика — Борис Богодаров и Лука Петошин. Оба — соседи, по годам ровесники, оба солдаты германской войны, ополченцы. Борис был человек угрюмого нрава, медлительный и молчаливый. Лука же, наоборот, — душа человек, тарахта и враль. Врал он без нужды, попусту, не мог, чтоб не соврать. Он как пришел к Гершу, так сразу, с места в карьер, и выложил, что знает-де, кто это там в Полянске заваруху-то заварил и, коль скажут, самолично его, гада, поймает и доставит в чеку. Герш удивился.
— А кто такой? — спросил он.
— А капитан Алихов, — не сморгнув глазом, ответил Лука. И тут пошел городить про капитана Алихова, понес-понес — держись! Герш только рукой махнул: пустомол. Впрочем, мужик-то будто ничего. А веселый — это хорошо. В военное время оно как раз.
За Ипатовкой, у хуторов, — хуторяне, народ зажиточный, косо поглядывали на отряд, — пристали четверо парней. Они долго шли за отрядом, лущили семечки, лениво переговаривались, — гуляют парни, на выпивку идут. Но когда хутора пропали из виду, главарь, плотный детина с оспенным лицом, слегка тронул Герша за плечо и негромко сказал:
— Слышь-ка, хозяин, — сказал он, — как бы это нам, понимаешь, к вам бы?
— Чего вдруг? — сказал Герш. — То шли-шли — и ничего. А то «к вам бы».
— Нельзя нам было, понимаешь, у хуторов, — сказал парень, — нас бы потом хуторяне зарезали.
— А теперь-то, думаешь, не узнают?
— Теперь-то другое дело. Теперь сказать можно — вы нас силком взяли, мобилизовали.
— Валяйте! — Герш достал тетрадь. — Только знаете, ребята, на что идете? Время военное.
— Знаем. Пиши.
— А что хуторяне? — сказал Герш. — Очень контр?
— Не говори, — сказал парень. — Озверели хуторяне. Вы их разверсткой маленько-то поприжали, так они, понимаешь, очень это сердиты. «Спалим, — говорят, — в земле сгноим, а им, босоте, не видать нашего хлеба».
— Не спалят, — сказал Герш. — Брешут! А зароют — откопаем.
Парень кивнул, соглашаясь, — верно, откопаем, чего там!
— Антона Никитенко, — слыхал, может? — сказал он, — третьего дня засадили. К нему, понимаешь, продотряд,
— Запасаются, — вмешался в разговор второй парень, широколицый, с кривыми ногами, — запасаются до самой смерти.
— Коли до смерти, то Антону вашему теперь-то уже немного надо, — сказал Герш. — Пудик один хватит.
— И то, — сказали парни. — Даже много.
Глава шестая
У гончаров
К ночи не дошли до Полянска. Заночевали в Орловичах. Люди выбились из сил, устали, прямо валились от устали. Людям ладо было отдохнуть, поесть, поспать. Герш поворчал-поворчал и распорядился стать на ночлег в Орловичах — в четырех часах ходу от Полянска. Бойцы одобрили: толково!
Орловичи были когда-то богатым имением. Огромный белый с колоннами дом стоял на горе, а под горой протекала река. Дом окружали службы. Дальше — на сотни десятин — тянулся парк с голыми амурами на дорожках, с лужайками, с беседками, с гротом. А рядом, на берегу, в деревне, — крытые соломой хаты, тараканы, вонь и грязь такая, что упаси бог в темноте оступиться, сбиться с тропинки — нога уйдет в грязь по колено, и тогда кричи, зови на помощь: самому не выбраться — засосет.
Деревня Орловичи делилась на две части: левобережную и правобережную. В правобережной жили гончары.
Ирмэ, Игната, Бориса и Луку определили на постой к гончару Акиму. Аким — старик лет под шестьдесят, благообразный, сановитый, — постояльцев принял хорошо: накормил ужином, перед ужином каждому поднес по стаканчику самогона первача. Угостил махрой. Закурили.
— Так, — сказал Аким. — Значит, на усмирение идете? Так. Только — погляжу — мало вас.
— Еще подойдут наши, — сказал Ирмэ.
— У нас семнадцать полков, — подхватил Лука. — Так что пятнадцать уже под самым Полянском стоят.
Аким смерил Луку спокойным глазом.
— Статься может, — сказал он. — Не спорю. Я вчера ходил к Полянску. Тут недалече. Верно. Стоят. Сколько, говоришь, полков-то? Пятнадцать? Жидкие, значит, у вас полки. Я-то — по дурости — подумал: роты три там, не больше.
— Насчет полков — это он хватал, — сказал Ирмэ. — А подмога подойдет. Это верно.
— Хорошо бы, — сказал Аким, — а то вам одним не справиться.
— У них там большая разве сила?
— Не-ет, — сказал Аким. — Откуда? Да вот орудий у них много. И потом позиция лучше.
— А мы их с эропланов, — сказал Лука.
— Эропланы у тебя откуда? — сказал Аким. — Матка на Пасху подарила?
— Прилетят, — сказал Лука. — Из Японии. Мы у япошек накупили эропланов — гурт. На девять миленов золотом.
— Лепишь ты, мил человек, — сказал Аким. — Ты чей будешь? Будто ты мне знакомый.
— Как же. Ипатовский я. Сосед.