Улица
Шрифт:
— Почтеннейшая публика! — начал директор. — Дабы доставить удовольствие уважаемым гостям, я специально пригласил диктора, который будет объяснять фильмы. Я не жалел ни расходов, ни трудов, чтобы доставить в Лодзь, в мой кинотеатр «Венус», лучшего диктора. Партии, которой он прежде служил, я заплатил за него баснословную сумму отступных. Диктор, который сейчас продемонстрирует вам, дорогие гости, свой голос, уже вдохновлял митинги в сотни тысяч человек. Фашисты предлагали ему пойти к ним на службу, обещая платить по пять тысяч долларов в месяц. Коминтерн в Москве предлагал ему десять тысяч долларов. Да, господа,
— Ну, так он фраер, если отказался! — закричал кто-то.
Директор вошел в ораторский азарт. Слова «Коминтерн», «коммунисты», «фашисты» пробудили в нем желание говорить дальше.
Я смеялся и ждал, что после этой речи директора обо мне меня освищут.
«Слава Богу, — думал я, — что, когда я буду говорить, публике не будет видно мое лицо».
— Я сам видел у него письмо от Троцкого, в котором тот предлагал нашему диктору выступать по радио перед миллионами. Но наш диктор — беспартийный, и ему безразличны и Троцкий, и Муссолини, — продолжал мой хозяин.
Вдруг директор спохватился, что слишком уж разрекламировал меня. Он прекратил вопить и сменил тон:
— Наш диктор происходит, господа рабочие, из вашей среды. Он плоть от вашей плоти. Когда-то он голодал, умирал за кусок хлеба, ходил голый и босой, пока не начал свою блестящую карьеру…
Народ от директорских речей заскучал. Некоторые рабочие начали открыто смеяться.
— Хватит! — бросил кто-то твердое, как кулак, слово прямо в лицо директору.
— Давайте послушаем диктора!
— Хватит! Хорош трепаться!
Тут только директор заметил, что пора заканчивать. Он поклонился несколько раз, улыбнулся и покинул сцену, говоря при этом:
— Господа рабочие, сеанс начинается. Сейчас вы услышите диктора.
Мне хотелось убежать. Какой из меня диктор? Я еще никогда не говорил перед большим скоплением народа. Директор крепко подставил меня.
— Ну-с, посмотрим, что вы можете! — и директор хлопнул меня по плечу, уходя со сцены.
Я ничего не ответил. Я был готов к тому, что меня освищут. Был дан последний звонок, и стало темно. Из кабины киномеханика световым потоком хлынул фильм. На экране появилось изображение.
Я начал говорить, боясь провала:
— …французские массы не могли больше выносить иго деспотизма короля Людовика Шестнадцатого и в один прекрасный день вышли на парижские улицы, разбуженные желанием свободы и справедливости, вдохновленные возвышенными словами пророков революции, Дантона и Сен-Жюста, и мощными руками, полными силы и натиска, и грудью, полной пения и жизни, смели крепость монархии и рабства, разрушили мрачную Бастилию…
…Дантон, дух революции, — обратились массы к своему вождю, — веди нас к великой победе, возьми наши тела и наши души и очисти Францию от деспотов и тиранов. Принеси нам свет в наши мрачные жилища и погреба, очисти нашу страну от мошенников и воров, пусть наши дети перестанут умирать, а наши жены перестанут выхаркивать свои легкие от чахотки. Убери с нашего тела червей, которые сосут нашу кровь, отравленную микробами в грязных мастерских и на фабриках! Дантон, дух свободы! Создай из наших грудей и сердец стальную броню, о которую вдребезги разобьются пули вассалов Людовика, его низких рабов и слуг…
Я говорил громко, пламенно и страстно, я слышал, как притихший народ впитывает мои слова…
— …и
…и дети свободы и справедливости победили. Бастилия разрушена. Людовик схвачен. Швейцарцы изгнаны. Трон разбит. Развевается знамя свободы. Звучит «Марсельеза». Французский народ свободен…
Когда закончилась первая часть и зажегся свет, народ бурно зааплодировал.
— Да здравствует диктор!
Мои слова переполняли рабочих, особенно теперь, в преддверии всеобщей забастовки. Зал шумел. Все громко говорили о фильме, обо мне и о французской революции. Говорили, спорили, качали головами и размахивали руками. Споры захватили весь зал, всех, кто был в кинотеатре, — мужчин, женщин и детей. Когда в фильме было показано, как массы танцуют на улицах карманьолу, некоторые бледные женщины с горящими, мутными глазами на изможденных, малокровных лицах плакали. Люди вскакивали со своих мест, тяжело дышали, открывали рты и все, как один, начинали петь «Марсельезу». Музыкантов заставили сыграть «Марсельезу» четыре раза подряд, а потом еще и «Красное знамя» [31] .
31
Популярная польская песня, музыка К. Богуславского, слова Б. Червенского. Широко известна в русском переводе Г. Крижижановского как революционная песня «Слезами залит мир безбрежный».
Когда публика начала петь, в кинотеатр вбежал с большими от страха глазами директор и закричал с отчаянием и испугом в голосе:
— Прекратите петь коммунистические песни! Кинотеатр закроют! Я потеряю свой кусок хлеба!
Никто его не слушал.
Когда на экране появлялся Дантон, народ устраивал ему овацию. Ему улыбались и приветственно махали шляпами со светящимися от радости лицами.
— Да здравствует Дантон!
— Да здравствует! Да здравствует! Да здравствует! — три раза повторила публика.
Короля Людовика освистали.
Бегущих аристократов провожали «за границу» насмешками и висельными шутками:
— Мыши!
— Мыши в княжеском платье!
— Эй, постой! Сейчас догоним!
— Дантон, обрати внимание, они удирают!
С Робеспьером случился инцидент. Народ из-за его непривлекательной наружности и полного ненависти сурового взгляда принял его сперва за аристократа. Когда он первый раз появился на экране, народ его освистал.
— Пошел вон, скотина! Убирайся, черт! — шумели в зале, обращаясь к экрану.
Пожилой рабочий вдруг вскочил со своего места, раздраженно взмахнул руками, протолкался к проходу, влез на сцену и встал около экрана.
— Да вы знаете, кто это? — в гневе обратился он к народу, показывая рукой на Робеспьера.
— Скотина! Подручный Людовика!
— Замолчите, невежды! — пожилой рабочий топнул ногой. — Это товарищ Робеспьер, товарищ Робеспьер, поняли? Еще папа Троцкого не родился на свет, а Робеспьер уже был коммунистом! — закричал он с гневом и презрением.