Уличный адвокат
Шрифт:
По дороге в офис я преисполнился решимости установить определенную дистанцию между бродягами и собой.
Потерплю на похоронах. Выкрою время для безвозмездной помощи. Продолжу отношения с Мордехаем, даже, вероятно, стану регулярно посещать его офис. Буду заглядывать к мисс Долли, дабы помочь ей накормить голодных. Иногда подброшу им денег. Найду способ собрать средства на нужды приютов. В любом случае смогу принести гораздо больше пользы в качестве источника финансирования, нежели как еще один адвокат.
Проезжая по затемненным улицам, я понял:
На этот раз я выбрал другой лифт. Мистер отодвинулся в прошлое, я вычеркнул его из памяти. Не повернув головы, прошел мимо конференц-зала в кабинет, бросил пальто и кейс на кресло и отправился за кофе. Перемолвиться с коллегой в холле, поприветствовать знакомого мелкого служащего, вернуться в кабинет, скинуть пиджак и закатать рукава - как приятно вернуться в родные стены!
Сначала я просмотрел "Уолл-стрит джорнэл" - там наверняка не встретишь душераздирающей статьи о смерти очередного бродяги. Потом взял "Вашингтон пост". Под рубрикой "Город" стояла небольшая статья о Лонти Бертон и ее детях, рядом фотография залитой слезами бабушки. Пробежав глазами заметку, я отложил газету. Мне было известно намного больше, чем репортеру, кроме того, я принял твердое решение ни на что не отвлекаться.
Под газетами лежала стандартного размера папка из плотного коричневого картона, таких у нас в фирме расходуется не менее тысячи в день. Но на этой не было никаких пометок. Странно. Кто положил ее на стол, на самую середину?
Неторопливо открыв папку, я обнаружил полосу из "Вашингтон пост", ту, что я прочитал десяток раз и показал Клер, и ксерокопию документа, раскопанного кем-то в компьютерном файле "Дрейк энд Суини". Вверху документа значилось:
ВЫСЕЛЕНИЕ - КОРПОРАЦИЯ "РИВЕР ОУКС/ТАГ".
Слева шла колонка из семнадцати цифр. Под номером 4 значился Девон Харди. А напротив 15-го я увидел: "Лонти Бертон и трое (четверо?) детей".
Поднявшись из-за стола, я медленно подошел к двери, запер ее на замок. В кабинете воцарилась тишина. Я стоял спиной к стене и смотрел на ксерокопию. Подлинность информации не вызывала у меня сомнений. Да и кому взбредет в голову заниматься такого рода подделкой? Я вернулся к столу, взял копию. На обратной стороне анонимный отправитель оставил еле заметную карандашную надпись: "Выселение было юридически и морально неоправданным".
Аккуратные печатные буквы. Графологическая экспертиза, вздумай я к ней прибегнуть, не сможет определить писавшего по почерку. Взгляд с трудом различал паутинки соединительных линий: грифель почти не касался бумаги.
Следующий час я провел по-прежнему взаперти, то стоя у окна и наблюдая за восходом солнца, то сидя за столом и неподвижно глядя в одну точку. Фирма между тем просыпалась, из холла доносился оживленный голос Полли. Я щелкнул
Утренние часы были, как всегда, расписаны по минутам: встречи, совещания. Меня ждали разговор с Рудольфом и беседы с клиентами. Прошли они на удивление гладко. Рудольф светился от счастья, что удалось вернуть в строй свою надежду и опору.
Тем, кто заговаривал со мной о заложниках, я старался не грубить. С присущей мне выдержкой оставался внешне самим собой, и в итоге у окружающих отпали все сомнения относительно моей способности беззаветно служить любимому делу. Ближе к середине дня позвонил отец, что было весьма необычно. Не помню, когда в последний раз он решился потревожить меня своим звонком прямо в офисе.
Мемфисе, оказывается, идут дожди, и отец, сидя дома, скучает, а от скуки у него с матерью начинаются приступы беспокойства. Я сказал, что Клер чувствует себя нормально, но, дабы подстраховаться, сообщил о болезни Джеймса, с которым родители познакомились на нашей свадьбе. Умело наигранная тревога в моем голосе пришлась отцу по вкусу.
Он был чрезвычайно доволен, что застал сына в офисе. Я на месте, зарабатываю хорошие деньги, а в ближайшем будущем стану зарабатывать гораздо больше. Попросив меня держать его с матерью в курсе событий, отец положил трубку.
Не прошло и получаса, как раздался новый телефонный звонок, на сей раз от Уорнера, брата, бывшего на шесть лет старше меня и успевшего заделаться компаньоном столь же крупной фирмы в Атланте, как и наша в Вашингтоне. Из-за разницы в возрасте мы не были с ним особенно близки, но общение доставляло нам удовольствие. В течение трех лет своего бракоразводного процесса Уорнер еженедельно посвящал меня в личные проблемы и тайны.
Поскольку рабочее время он ценил едва ли не дороже, чем я, наш разговор был весьма лаконичным.
– Говорил с отцом,- поведал брат.- Он мне все рассказал.
– Не сомневаюсь.
– Я понимаю твои чувства. Мы все через это прошли.
Работаешь, не жалея сил, получаешь неплохие деньги, помогаешь обездоленным. Вдруг что-то происходит, начинаешь вспоминать годы учебы, особенно первый курс, когда был полон прекрасных идей и горел желанием спасти человечество. Помнишь?
– Помню. Давно это было.
– М-да. Мне пришло на память одно социологическое исследование, я тогда только-только поступил в колледж.
Половина моих сокурсников написала в опросных листах, что стремится отдать жизнь защите интересов неимущих, а по окончании колледжа оказалось, что все как один пошли Делать деньги. Как это произошло? Не знаю.
– Учеба на юриста делает человека жадным.
– Наверное. У нас есть программа, согласно которой сотрудник фирмы может взять нечто вроде академического отпуска на год, чтобы заняться той самой защитой интересов беднейших слоев общества. Через двенадцать месяцев ты как ни в чем не бывало возвращаешься в строй. А в твоей конторе что-нибудь подобное существует?