Уличный адвокат
Шрифт:
Вид у Барри был недоуменно-печальный, но вскоре ему удалось взбодриться.
– Тяжелый месяц у тебя выдался, Майк. Мне очень жаль.
Мы вспомнили старые добрые времена, тех, кто работал с нами и кого уже нет. О Мистере не было сказано ни слова, даже за кружкой пива. Это удивляло: два друга вместе смотрели в лицо смерти и вдруг так углубились в дела, что не смогли выкроить часа для обмена впечатлениями.
Похоже, момент наступил: Барри то и дело спотыкался о коробки. Я понял, ради какого разговора он пришел.
– Прости, я подвел тебя.
– Оставь это, Барри.
–
– Почему?
– Но ведь ты сошел с ума.- Он рассмеялся.
Я прикинулся, что оценил шутку:
– Да, слегка тронулся, но пройдет.
– Честное слово, до меня доходили слухи о твоих проблемах. Я пытался отыскать тебя на прошлой неделе, но ты пропал. А потом навалились дела, пришлось торчать в суде, сам знаешь.
– Знаю.
– Ей-богу, Майк, мне очень жаль, что я был далеко.
Прости.
– Забудь.
– Каждый из нас тогда ничего не соображал от страха, но ты-то запросто мог получить пулю в лоб.
– Погибнуть могли мы все, Барри. Рывок проводка, неточный выстрел бум! Не стоит к этому возвращаться.
– Последний, кого я видел, когда полз к двери, это был ты - на полу, в крови. Я думал, ты умер. Мы вывалились в холл, к нам с криками бросились люди, а я ждал взрыва.
Нас потащили к лифтам, кто-то срезал веревки, я обернулся. Полисмены как раз поднимали тебя. Я запомнил кровь.
Я слушал. Пусть Барри выскажется, пусть успокоит совесть. Потом сможет доложить Рудольфу и остальным, что пытался образумить меня.
– И пока мы спускались, я все время думал: жив ли Майк, не ранен ли? Никто не знал. Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем стало известно: ты в порядке. Я собирался позвонить тебе из дому - дети помешали. Да, я должен был позвонить.
– Брось, Барри.
– Мне очень жаль, Майк.
– Хватит, прошу тебя. Все позади, все хорошо. Сейчас уже ничего не исправишь.
– Когда ты понял, что не сможешь остаться?
Я задумался. По-настоящему до меня дошло это в воскресенье, когда Билл откинул простыню и я увидел безмятежно-спокойное лицо Онтарио. В тот момент в городском морге я стал другим человеком.
– В выходные.- У меня не было желания уточнять, да Барри и не нужны были уточнения.
Он с сожалением покачал головой, будто маясь чувством вины за мои коробки. Я утешил его:
– Ты не смог бы остановить меня, Барри. Никто бы не смог.
Он утвердительно кивнул - понял. Когда смотришь в лицо смерти, время исчезает и происходит переоценка всего того, чем люди привыкли дорожить: Бога, семьи, друзей.
Деньги оказываются на заднем плане. Фирма с карьерой опускаются на дно.
– А что у тебя, Барри? Как обстоят дела?
Похоже, на дне фирма с карьерой пребывали недолго.
– В четверг состоялось первое заседание суда. Мы как раз занимались подготовкой к нему, когда в конференц-зал вломился Мистер. Просить судью о переносе было нельзя, начала процесса клиент ждал несколько лет. Кроме того, ты знаешь, никто из нас не пострадал, физически, во всяком случае. Мы рванули вперед, как спринтеры, с низкого старта, и уже не сбавляли скорости. В известном смысле процесс оказался для нас спасением.
Это точно.
Недели две назад я сказал бы то же самое.
– Отлично. Значит, у тебя все в порядке?
– Ну конечно.
Барри занимался судебными исками, и кожа у него была слоновья, а наличие трех детей защищало от авантюр вроде той, в которую пустился я.
Бросив взгляд на часы, Барри заторопился. Мы обнялись и, как положено, пообещали не терять друг друга из виду.
Я смотрел на папку и оценивал ситуацию. У меня есть ключи. Их передача не является ловушкой - врагов в фирме у меня нет. Дело о выселении существует и находится у Ченса, в стеллаже у окна. Есть шанс заполучить досье и остаться непойманным. Снять копию не слишком долго. Документы вернутся на место, и никто ни о чем не узнает.
Самое важное: добытая информация неопровержимо докажет вину Ченса в гибели Онтарио и его родных.
Я коротко записал соображения в блокнот. Изъятие чужого досье означает немедленное увольнение. Для меня это не актуально. Равным образом наплевать, если кто-то застигнет меня в кабинете Ченса с невесть откуда взявшимися ключами.
Самую большую трудность представляло копирование.
Во-первых, дел меньше двух сантиметров в толщину у нас не существовало, это около ста страниц, если переснимать каждый документ. Несколько минут сшиваться у ксерокса опасно. Копии делают секретарши, иногда помощники, но отнюдь не юристы. Во-вторых, аппарат последней модели, сложный, без проблем мне с ним не справиться - обязательно начнет жевать бумагу. Придется к кому-нибудь обращаться за помощью, что исключено. В-третьих, согласно заложенной в ксероксе программе каждая копия регистрируется (стоимость работы юрист включает в счет клиента).
Ченс неизбежно узнает, что тайна досье раскрыта. И в-четвертых, ксероксы стоят на виду, мое присутствие в других отделах вызовет подозрения.
Следовательно, придется вынести досье из здания. Это на грани уголовного преступления, за тем исключением, что я не совершаю кражу, а на время заимствую чужую вещь.
В четыре пополудни я с закатанными рукавами и стопкой бумаг направился в отдел недвижимости - на рекогносцировку. Гектора не было видно, зато Ченс болтал по телефону: через закрытую дверь доносился его скрипучий голос. Секретарша одарила меня улыбкой. Телекамер охраны я не заметил, хотя на некоторых этажах они были. Кому придет в голову лезть в отдел недвижимости!
Ушел я в пять. Купил по дороге сандвичей и погнал машину на Четырнадцатую улицу.
Новые коллеги ждали меня. Пожимая руку, София даже улыбнулась - во всяком случае, на долю секунды.
– Добро пожаловать на борт,- с мрачным видом произнес Абрахам, будто приглашал на тонущий корабль.
Мордехай широким жестом указал на каморку по соседству со своей собственной:
– Как тебе кабинет?
– Великолепный.- Я переступил порог.
По размерам комната была раза в два меньше той, что я занимал в фирме. Стол красного дерева смотрелся бы в ней дико. У стены располагались четыре разноцветных шкафа для папок. С потолка на длинном проводе свешивалась голая лампочка. Телефона в каморке не наблюдалось.