Улицы гнева
Шрифт:
— Ну, что он тебе? — не выдержала она наконец.
— Ничего.
— Накрутил хвост небось?
— Может быть...
Глава двенадцатая
Оказывается, эта выжженная, проклятая богом земля может родить прелестные цветы. В центре замусоренного Павлополя, как повторение баварского оазиса, они вспыхнули летом почти внезапно.
Циммерман приказал взять все это буйство
Наряду с любимыми розами великолепным строем стояли японские лилии, поражавшие окраской обмундирования — ярко-малиновые, золотисто-желтые, коричнево-красные. Подразделения лилий Брауна отличались белыми одеждами и сильным ароматом, соревнующимся с запахом роз. Зато соседние георгины, напоминавшие своими округлыми цветами таинственные радарные установки, которые довелось как-то видеть гебитскомиссару, были по-солдатски суровы и лишены запаха. Особенно нравилась ему красно-оранжевая команда на мощных цветоносах, названная близким и понятным именем «Идеал Бауэра».
Осень приближалась и несла с собой заботы. Из Баварии шли посылки с клубнями и луковицами. Каждый ящик вскрывался со священным восторгом: земля фатерланда и взращенные ею цветы. Подружат ли они с новой структурой грунта? Захотят ли прижиться под чужим небом? Впрочем, пора привыкать к восточным широтам. Над этими землями царит теперь германский орел со свастикой. Он уже просматривает просторы за Уральским хребтом, в Сибири. Генрих Циммерман одобряет мудрый план германизации этого края. Хайль Гитлер!
Гебитскомиссар в приподнятом настроении. Ожидаются высокопоставленные гости, тесно связанные с фюрером. Румынский «кондукатор» генерал Йон Антонеску вместе со свитой и сопровождающими лицами, среди которых будет и тот... окружной задавака Зельцнер. Ему гебитскомиссар приготовит особый букет, пропитанный желчью, он это умеет. Зато румынский фюрер получит подобающее великолепие.
Церемониал встречи расписан с завидной немецкой точностью.
«Оркестр управы в 17 часов устанавливается на углу улицы Карла Ринке (убит партизанами в Усовских лесах зимой прошлого года!) и улицы Широкой, играет до момента приближения машины — 17 часов 31 минута — украинские песни, а затем начинает румынский марш. Оркестр СД, прибывший из Днепровска, выстраивается на углу Первозванной и Приказной в 17 часов и играет немецкие марши до 17 часов 44 минут, после чего, не прерывая музыки, движется вдоль улицы вслед за кортежем...»
Гебитскомиссар объявил подчиненным о предстоящем визите Антонеску и потребовал обеспечить порядок и благолепие. Генерал прибывает на освящение могил румынских солдат, на мессу в честь храбрых воинов королевства, сложивших свои головы на берегах чужих рек. Не исключена возможность провокаций.
— Кстати, — сказал гебитскомиссар, — германские власти сообщают вам,
Да, все шло хорошо! Доблестные войска фюрера рвались на восток, в сводках мелькали малознакомые названия городов, узловых станций, населенных пунктов. На Кавказе, на Волге и на Дону вбиты клинья, весь Юг скоро падет к ногам фюрера, и начнется новый этап: планомерное уничтожение племен славянской расы, ослабление их мужского потенциала, скрещивание и перекрещивание во имя могучего разлива арийской крови по артериям народов. Циммерману понятна вся эта организованная и вместе с тем таинственная стихия размножения. Он знал, что такое отбор, выведение элиты.
Временные зимние неудачи не поколебали духа армии и всей нации. Напротив, все стабилизировалось. Приезд Антонеску в Павлополь как бы впрыскивал живительный экстракт в чуть застоявшийся организм провинции. Генерал-комиссариат требовал помпы.
— Господин гебитскомиссар! К вам дама.
— Кто такая?
— Родственница генерала Ренепкампфа.
— Проси.
Он принял госпожу Ростовцеву в саду, среди кустов роз и тюльпанов. Обстановка показалась ему символичной: новый порядок так же прекрасен, как этот уголок. Он кликнул переводчицу.
— Как фамилия того человека? Бреус? Странная фамилия, я где-то слышал. Так в чем же дело?
Зоя Николаевна снова рассказала о причине своего визита. Она крестница генерала Рененкампфа, вот, пожалуйста, господин гебитскомиссар, посмотрите... Ее родители всегда были преданы царю, а муж сослан и, может быть, уже погиб в коммунистических лагерях. Господин Риц пятый месяц держит в тюрьме молодого человека Степана Бреуса, контролера-электрика, жениха дочери. Ни в чем не повинный мальчик терпит лишения, хотя никаких улик и доказательств против него нет и быть не может... Правда, господин начальник жандармерии обещал выпустить, освободить его под залог, он потребовал шестьдесят подписей поручителей...
— Ну и что же дальше?
— Мы собрали шестьдесят подписей, но, оказывается...
Черт побери, даже Циммерман не ожидал от Рица такой выходки! Чего добивается этот чернокожий? Умножения ненависти к германской администрации?
Гебитскомиссар щелкнул садовыми ножницами и протянул Зое Николаевне алую махровую розу:
— Пусть этот цветок поможет нам понять друг друга...
— Благодарю вас. Я, право, не заслужила...
Риц, конечно, издевался. Он потребовал уже сто двадцать подписей. А когда ему принесут сто двадцать, он потребует двести сорок. Кретин!
В этот день хотелось быть великодушным. Солнце с утра нежно позолотило клумбы, наполнило душу предчувствием счастья. Цветы встречали главу города и всего уезда низкими поклонами и тихим звоном, который слышал только один человек — он, Циммерман. Никому другому не дано было уловить тот многоцветный благовест, зовущий к умиротворению и добру. Слезы накатывались на глаза человека, олицетворявшего цивилизацию власть, вооруженного соответствующими атрибутами — садовыми ножницами и парабеллумом.