Улпан ее имя
Шрифт:
– Ну, Есеней-бей, дело с проклятым Кенесары можно считать законченным?
– Думаешь, не вернется?
– Нет! Куда ему! Как он может вернуться, если сам Есеней начал, а Коцух – прикончил!
Чем-то они были похожи – удалью, может быть, и потому нравились друг другу, делились своими тайнами и намерениями, а когда одному не хватало русских слов, а другому – казахских, им на помощь приходил Тлемис.
– Значит, не придет больше? – Есенею хотелось еще и еще поговорить о разгроме Кенесары. Он пока не успел насладиться победой. – Жаль, меня ранило… Я бы его самого приволок к тебе на аркане!
Сотник, кивая,
– Попробует сунуться – так оно и будет… Только не захочется ему, попробовал наших казачьих шашек! Жаль, припоздали мы… Мои казачки и сенокос забросили, шашки наголо – и пошли… И пошли! Вот Тлемис с ними потом обшарил всю округу – четыре дня ездили и вернулись прошлой ночью. На этом берегу Ишима ни живой души не осталось, все разбежались. А позавчера мои переправились на тот берег, верст сорок отмахали. Ни души. Старики-калеки, старухи ихние одно твердят, что Кенесары ушел на юг…
– Ты же сперва сказал – ни души нет…
– Я имел в виду – никого, кто мог бы взять оружие, Есеней-бей…
Разговор продолжался, но Есеней отвечал односложно, он думал не о сотнике – о Тлемисе.
Когда-то, когда Тлемису было всего десять лет, Есеней приказал выпороть его отца – тот свиней подрядился пасти в станице. Мальчик стоял как вкопанный, а когда его мать, рыдая, кинулась к ногам Есенея, умолить его, сын силой заставил ее встать и увел в дом. А Есеней прельстился тем, что красивая женщина упала к его ногам, стойкость и выдержка мальчика тоже произвели на него впечатление – он простил пять ударов… Хозяин этого дома был вовсе невзрачный, а жена – притягивала взгляды мужчин. «Е-е, – подумал Есеней. – Отец мальчишки не этот тупоголовый. Отец – горбоносый черкес-ювелир, тот часто ездит к ним и аул… Видно, не устояла она, соблазнилась блеском брошек и перезвоном сережек…»
Много лет прошло, и Тлемис – совсем взрослый джигит – действительно похож на кавказца, не скроешь. Живет в Стапе и по-русски, кажется, говорит не хуже, чем по-казахски. По лицу его Есеней видел – Тлемис не забыл о порке, которой он подверг его отца.
– Родители живы-здоровы? – дружелюбно спросил Есеней.
– Отец умер, а мать жива, – бесстрастно ответил Тлемис. Есеней предложил:
– Скоро в Ирбите ярмарка… А я, сам видишь, лежу, встать не могу. Может, погостишь у меня в ауле и съездишь на эту ярмарку? Мне-то послать некого… – вздохнул он.
– Пусть будет так, Есеке, – согласился Тлемис, не проявляя, впрочем, особого восторга и не выказывая благодарности. – Когда прикажете?
– Хорошо, чтоб не позже, чем через два дня, ты уже был бы у нас. Сам проследишь, какой отбирать скот на продажу.
– Хорошо, Есеке…
– Перед отъездом повидайся со мной. Тлемис кивнул.
Но сотник еще не закончил своего разговора:
– Есеней-бей Естемесович… Завтра я поеду в ставку ага-султана. Надо вернуть казаков, которые у него там в охране. От кого его теперь охранять? А бабы-казачки покоя мне не дают, совсем озверели бабы без своих… А все-таки губернатор у нас – странный человек! С одним султаном велит воевать, а другого – охранять. Вы понимаете что-нибудь? Ведь оба они… Постоянно шлют друг другу гонцов, обмениваются любезностями… Вот уж я в эту поездку всуну кое-куда ага-султану хороший стручок красного перца!
Есеней затрясся от смеха, одновременно охая
– А второй стручок – всунь ему за меня, – попросил он.
Месяц спустя Чингис уехал из ставки, поселился в своем ауле. Его мало беспокоило, что на это время округ остался без управления. А люди в округе мало беспокоились об ага-султане, хоть бы он и вовсе не возвращался.
Так все это было пятнадцать лет тому назад…
4
И теперь все это разрозненно, сбивчиво, но отчетливо – вспомнилось Есенею. Он даже поторопил коня, будто снова, раненный, уходил от погони… Заныл бугорчатый шрам между лопатками… Да, в то время его слава была крепкой и устойчивой, а сам он – горячим, резким, уверенным в своих решениях, и с конца его плети не раз сочилась кровь А сейчас ему около шестидесяти… Пора раздумий, раскаяния, благотворения, когда он не должен бы допускать насилия и несправедливости… А что получилось? Позарился на богатое урочище, где поселился на зиму его первый друг, собой когда-то прикрывший его от вражеских стрел. Достаточное ли возмещение за нанесенную обиду гнедой конь, уведенный Кенжетаем к батыру? Достаточное ли это возмещение? Впрочем, завтра будет ясно. Завтра он сам поедет к Артыкбаю. Неприятно оправдываться и сваливать все на Мусрепа-охотника, что поверил его словам, будто урочище никому не принадлежит…
Он ехал к новому становищу возле озера. К озеру с запада и юга подступал лес – березы и осины. На севере и востоке щетинились заросли тала и ракитника, через лощину спускаясь в степь. Озеро по краям густо заросло камышом, а чистую поверхность лед еще не успел затянуть, ветер слегка рябил ее – будто мурашки пробегали в предчувствии скорой зимы.
А зимовать здесь было бы хорошо! В лесах полно зверья. Вода в этом озере сладкая, не солоноватая. Топливо под рукой, сколько угодно сушняку. И скот есть где укрыть. Просить сам он ничего не станет. Хорошо бы, Артыкбай-батыр догадался, предложил поставить здесь хотя бы один кос из четырех.
Неподалеку от берега, деревьями укрытые от ветра, стояли две белые юрты и три темные. Сани с деревянными, без железного покрытия, полозьями задрали оглобли, в отдельном помещении были сложены упряжь и седла. Возле белой юрты – той, что побольше, где жил сам Есеней, стояли две конуры для двух псов арабской породы, тех самых, что натаскивал Мусреп-охотник.
Собаки не залаяли, когда он подъехал, не стали ласкаться к хозяину. Они только вылезли наружу, потянулись и смотрели на него, как бы ожидая, что будет дальше.
Есеней не стал заниматься с ними, сразу прошел к себе. Облокотившись на подушку, прислушивался – не возвращается ли Кенжетай? Почему задерживается? Отдал коня – и все дела.
Кенжетай вернулся затемно.
– Ну как? – спросил Есеней, не обнаруживая нетерпения.
– Привязал Музбела у юрты батыра. Батыр очень доволен.
– А что сказал?
– Говорит – я пока не знаю, кто и в чем виноват… Улпанжан… Она росла – никто ей не перечил, что хотела, то и делала. Кто ее знает, что она вам сказала. Если Есеней коня прислал, может, и не в знак своей вины, а от щедрости, по старой дружбе. Еще сказал – пусть аллах его благословит…