Ультиматум
Шрифт:
Вопросы задавались все реже. Полковник Фуке наклонился к подполковнику, который в это время делал какие-то пометки, шепотом обменялся с ним несколькими словами, затем встал, одернул свой китель и заявил:
— На этом переговоры объявляю законченными. Передайте вашему командованию, что ультиматум будет нами изучен и что ответ мы пришлем так, как вы предложили. К вам прибудут наши представители.
Савельев и Смирнов встали, на прощание отдали честь, на что немцы сухо поклонились, и вышли в соседнюю комнату, где их уже ожидали все те же — капитан, унтер-офицер и двое солдат.
С завязанными глазами их вывели из помещения. Свою задачу Смирнов и Савельев выполнили. Теперь их волновал только один вопрос:
Смирнов попытался вспомнить, сколько шагов в прошлый раз он сделал по садовой дорожке. Внимательно вслушивался он в близкие и отдаленные звуки: проезжали мимо машины, с треском проносились мотоциклы, где-то позвякивала кухонная посуда, скрипел гравий под ногами проходящей маршем колонны.
Потом послышался приближающийся ритмичный скрип, сопровождающийся побрякиванием. По-видимому, это был велосипед. Старый драндулет, должно быть. Вдруг Смирнов вздрогнул. Велосипедист беззаботно что-то насвистывал. Не может быть! Это был Гимн Советского Союза! И велосипедист свистел, не боясь гитлеровцев!
Смирнов не помнил, как его посадили в машину, как он из нее вылез и как долго шагал по скользкой, неровной земле. Человек, который его вел, что-то снова прошептал ему. Но Смирнов слышал только музыку, которая уносила его далеко отсюда — в Москву. Он видел себя и Катю: вот они сидят в концертном зале, а потом долго гуляют по набережной Москвы-реки.
Как только немецкий капитан отдал им приказ остановиться, Смирнов вернулся к реальности. Сопровождающий снял с его глаз повязку, и Смирнов с удивлением обнаружил, что они снова находятся на ничейной полосе. Оправив ремень и ушанку, он пристроился к Савельеву. Капитан лихо выпятил грудь. Его дряблые щеки задрожали, словно он хотел что-то сказать и не мог найти нужных слов.
Почти одновременно Смирнов и Савельев откозыряли. Капитан поднес руку к своей шапке. Савельев и Смирнов облегченно вздохнули. Наконец-то они снова могли идти, самостоятельно выбирая себе путь.
Свежий ветер рассеял облака; очертания кладбища и домов Хировки стали видны отчетливее. И чем ближе Смирнов и Савельев подходили к деревне, тем яснее видели окопы, в которых сидели бойцы Трофименко.
— Интересно, будут ли немцы и завтра молчать? — озабоченно спросил Тельген, поджидавший их за линией окопов.
— Благоразумие должно победить, тельмановец, — ответил Савельев и, продолжая идти с ним рядом, обнял его за плечи. — Оно должно избавить всех от этой кровавой бойни.
В тот же вечер командование обоих Украинских фронтов получило сообщение, которое явилось приятной неожиданностью для него, и особенно для членов Национального комитета «Свободная Германия». Из Москвы к ним ехало подкрепление: группа членов Союза немецких офицеров во главе с генералом Вальтером фон Зейдлицем. Отправка этой группы стала возможной благодаря решению Главного политического управления Советской Армии, которое стремилось, если генерал Штеммерман отклонит ультиматум советского командования, использовать все возможности для предотвращения нового кровопролития. Это был еще один шанс спасти жизнь окруженных гитлеровских солдат и офицеров.
11
Всю ночь и утро следующего дня на участке фронта возле населенного пункта Стеблев царило спокойствие. Гитлеровские солдаты внимательно вслушивались во внезапно наступившую тишину. Неизвестно откуда пошли слухи о том, что русские присылали к генералу Штеммерману двух офицеров с предложением о капитуляции.
Очевидцы рассказывали о вполне корректном поведении парламентеров и их безупречном внешнем виде, чего от русских никак не ждали.
О самом предложении, с которым прибыли русские, солдаты говорили разное.
Старослужащие солдаты и большинство обер-ефрейторов и унтер-офицеров, несмотря на усталость
Многие считали, что предложение русских о капитуляции — это не что иное, как хитрый трюк противника, с помощью которого он хочет деморализовать немецких солдат, чтобы быстрее расправиться с ними.
Подобного мнения придерживались и молодые солдаты двадцать четвертого и двадцать пятого года рождения, прошедшие лишь краткосрочную подготовку и почти не имевшие никакого боевого опыта, что, однако, не помешало гитлеровскому командованию бросить их в самое пекло войны. Неспособные принять решение самостоятельно, они робко надеялись на то, что рано или поздно командиры отдадут приказ, позволяющий им не участвовать в сражении, к которому они не подготовлены.
Сорокалетние рекруты и старые солдаты, попавшие в армию по тотальной мобилизации и пребывавшие до этого в глубоком тылу или же в своих родных местах, где они работали по своей специальности, поддерживали связь со своими родственниками и потому были хорошо информированы о результатах бомбардировок, которым подвергались их родные места. Они уже не горели желанием поскорее попасть в бой и довольно скептически относились к своим командирам. Они не верили словам офицеров, пытавшихся убедить их, что русские, окружив здесь два немецких корпуса, сами попали в хитроумную западню. А те солдаты, которые участвовали еще в первой мировой войне, нисколько не сомневались в том, что сильный всегда имеет больше шансов на победу, чем слабый.
Они признавали и плен, и смерть. Их точку зрения разделяли и многие тыловики: писари, конюхи, строители, которых из тыловых подразделений бросили на передовую. Избалованные несением службы в тылу, неспособные к ведению боевых действий, они горели одним желанием — как можно скорее закончить свою службу на передовой.
Большинство солдат, уже успевших приобрести в той или иной степени фронтовой опыт, прекрасно понимали всю серьезность положения, в котором оказались. Они-то понимали, что означает приказ, согласно которому весь личный состав тыловых подразделений и частей собран в районах Стеблева и Корсуни, а все четырехколесные транспортные средства, неспособные к самостоятельному передвижению, должны быть подготовлены к уничтожению. Все это отнюдь не поднимало в них оптимизма, а потеря транспортных средств лишь ухудшала их и без того неважное настроение. От опытного взгляда не ускользнуло и то, что офицеры находились в скверном расположении духа. Все это вместе взятое невольно привело к тому, что солдаты снова стали поговаривать о плене и о том, что вряд ли можно верить офицерам, которые утверждают, что русские всех пленных непременно расстреливают.
А смерть тем временем собирала свой богатый урожай. Потери в людях у немцев росли с каждым днем. Словно снег под жаркими лучами рано наступившей весны, полки «таяли до батальонов, а батальоны до численности боевых групп». Так, например, в 108-м пехотном полку, действовавшем вместе с танковой дивизией еще под Кировоградом и оказавшемся в котле, насчитывалось всего до семидесяти солдат и офицеров. Не лучше выглядел и 544-й полк 389-й дивизии. Другая «боевая группа» этой же дивизии в течение шести дней находилась под командованием трех офицеров: сначала ею командовал капитан Цайлинг, которого сняли за неповиновение; затем обер-лейтенант Кройпле, которого убили спустя двое суток; и, наконец, обер-лейтенант Флах, который прокомандовал группой всего лишь сутки и сошел с ума, когда его группа одновременно подверглась артиллерийскому обстрелу и бомбардировке с воздуха. По словам очевидцев, остатки группы — а осталось всего-навсего двадцать автоматчиков — не выдержали и сдались русским.