Ультрафен. Книга 2
Шрифт:
Светлана изучающе посмотрела на обоих и почувствовала подкатившуюся обиду. Так, ясно. Проявить заботу, то есть… У самого не получается, так гостя подставляет, из долга гостеприимства, значит! Нашёл подстилку! Пошёл вон! – едва не выкрикнула вслух. Глаза выдали негодования, заблестели от обиды.
Её заминку, перелом настроения уловил гость.
– Светлана Ивановна, это вовсе не обязательно делать. Но если нам по пути, то я с удовольствием с вами прогулялся бы по городу. Давно здесь не был, да и есть, о чём нам с вами поговорить.
Светлана подавила
– Хорошо… Пожалуй… – согласилась она и с сожалением посмотрела на телефон. "Не позвоню Толе. Может с города откуда?.."
Андрей Андреевич вернулся от Мaлиной в расстроенных чувствах. В тайне он желал, чтобы она отказалась, а лучше – послала бы их… Ведь Светлана поняла, что к чему. Тогда и с его стороны были бы соблюдены все формальности гостеприимства. А тут! Хоть и просквозило в её глазах негодование, а не отказалась.
Это он, Кент, настоял на том, чтобы он свёл его со Светланой. У него к ней, видите ли, есть вопросы, они желают с нею побеседовать и в непринуждённой обстановке, на прогулке. Предлог! – и нас в том никто не разубедит.
Андрей Андреевич сел за стол и резко снял с телефона трубку.
И она: ах-ох, как вы могли! – тут же: пожалуй… Ух! – недотрог, паинек из себя корчат, а как подвернулся момент – пожалуй.
Набрал номер, и в трубке послышался голос Прокудина.
– Ты один? – спросил Андрей Андреевич резко. – Ну как, Феоктистов не поделился с тобой своим секретом?.. Отшучивается? Он дошутится. И ты вместе с ним… Что он вознамерился дальше делать и куда со своим прибором направиться?.. Так-так. Совсем парень оборзел. Причём тут Шпарёв и руководство комбината?.. – почесал в раздумьях высокие залысины и стал прощаться: – Ладно, Женя, я всё понял. Пока, – недослушав прощального слова, нажал на рычаг.
Тут же набрал другой номер.
– Да, Блат-штейн слушает, – услышал он размеренный голос с мягкими интонациями, как у одессита.
– Я по Феоктистову Яков Абрамович.
– Что с ним?
– Завтра он будет заниматься вами, то есть управлением комбината и АТПр.
– Причина?
– По делу Шпарёву.
– О, тогда ты не ошибся, тогда мной. Шпарёв был моим личным подопечным.
– Феоктистов считает, что вы там приложили руку к его гибели, или довели до самоубийства.
– Какой вздор! Совсем у этого следока крыша съехала, – возмутился Блатштейн. – Пора его ставить на место, приземлять. У тебя всё?
– Да.
Яков Абрамович на секунду замолчал. Андрей Андреевич терпеливо ждал.
– Слушай, позвони Прокуднику-поскуднику, узнай, где Феоктистов? И тут же позвони мне.
– Хорошо, Яков Абрамович.
Выяснение не заняло и пяти минут. Вначале Андрей Андреевич позвонил Прокудину. Тот – обратно ему. И уже после него Андрей Андреевич доложил:
– Яков Абрамович, Феоктистов у себя, и будет в управлении ещё час, а то и полтора. Разбирается с делом Заичкина.
– Добро. А мы сейчас его делом займёмся. Нужен буду – звони.
– До свидания, Яков Абрамович
Андрей Андреевич посидел какое-то время с трубкой в руке. Потом положил её и поморщился,
А делом Феоктистова Яков Абрамович занялся сразу же после звонка Андрея и круто. Срежиссировал всё так, как учили когда-то в НКВД, в МВД, в прокуратуре, в которых некогда он работал и не без успеха, проявляя свои незаурядные способности. И сейчас, помимо тех людей, что имелись у него в родных правоохранительных органах города и области, были и другие кадры, боевые, на всякий экстренный случай, который сегодня и приспел.
12
В медвытрезвитель был доставлен очередной пьяный гражданин. Двое сержантов, доставившие его, сидели на деревянном диване и с насмешкой наблюдали, как им занимаются Галимханов и медбрат Глотко.
Медицинский работник пытался едва ли не силой заставить пациента дуть в индикаторную трубку, уговаривал его. Тот противился.
– Давай, хлопчик, дыхни, а?
– Чо, так не вишь? Ну, пьяннай, ну выпил. Ик!
– Ну, дунь, хлопчик, ну дунь!
Хлопчик наконец уразумел, что от него требуется, набрал в грудь воздуха и с шумом дунул в трубку. Та посинела.
– Во! Ви-ишь, ик! Ты мне потом её подаришш.
– Подарю
– А мож счаз? Отпустите меня домой, и я с твоим пода – ик! – рком уйдю, тьфу, уйду.
Ноги у пьяного подкосились, Галимханов поддержал его.
– "Домой", – передразнил Галим. – По кустам шарашиться?
– Не-ка, ик! Как штык домой придю, тьфу, при-дю. Нет, – покрутил головой, – приду! Во, праильна, ик! – при-дю, – и захохотал оттого, что не может правильно выговорить.
Галимханов обыскивал пациента. Из карманов достал ключи, видимо, от квартиры, десять рублей и мелочь. Положил всё это на широкую доску бордюра дежурки, за которой сидел Бахашкин за столом и записывал в журнал посетителей перечисляемые предметы.
– Ик! Домой хочу, – канючил пациент. – Отпустите меня домой. У меня дети есть, у меня баба есть, – и всхлипнул, – а вы, черти, меня – ик! – не отпускаете.
– Ага, вспомнил родименький о детках, – усмехнулся Глотко.
– Да вот, – гордо сказал пьяный и показал пальцем на бордюр. – Запиши, начальник, что у меня были пейсят рублей денег. Копил по копейке…
Бахашкин никак не отреагировал на его просьбу. Писал сосредоточенно и долго.
Кропотливую работу Шалыча прервал резкий звонок телефона. Он бросил ручку и сорвал с него трубку.
– Начальник городского медицинского вытрезвителя нумер один Бахашкин…
– Бахашкин! Начальник! Пфу!.. – в трубке послышался смех. – Подумать только! Ему давно пора быть у параши, а он – начальник, да ещё такого наиважнейшего объекта. Ха-ха!
Лицо Шалыча побледнело, узкие щёлочки глаз расширились, губы задрожали. Он хотел было ответить что-то ругательное абоненту, но голос показался знакомым, возможно, даже Андрея Андреевича. Та же грубая ирония, резкий и звонкий тон, и он инстинктивно сдержал свой порыв.