Улялаевщина
Шрифт:
Над гирляндой сосисок, зубная улыбка,
Женская ножка в чулке, скрипка,
Очки, циферблат)-и знать, что он мертв.
Дома как гробницы. Промахнут моторы
И снова глухота. И нечем утолиться.
Охлебывалась мраком большевистская столица,
Жуткая, как крематорий.
И вдруг на безлюдьи-толпа. У витража.
"Виноват. Разрешите. Подвиньтесь, пожалуйста"
Чахлая лампочка обливала: галстук,
Дюжину запонок и пару подтяжек.
И
Осколком диковинной "белой" культуры
Спекулянт, проституха, замзав из Совета,
Студийка с чемоданчиком, аджарский турок.
Штейн возвратился: "Чудесно, старик.
Полная разруха-и хоть бы проблеск,
Еще немного - месяца три
И большевики угроблены".
И вдруг мокрицы посыпали разбег
На гипсовый бюст цезаря Октавия,
И явственно стена произнесла на распев
Величественною октавой:
"Конь.
Струг.
Тиф.
Взвизнь.
Неразберибери и соха...
Кон-струк-тив-визм
Это на год сухарь".
"Что это такое?" - "Поэт Барабанов
Опять вероятно вымучивает вирши".
"Фу. Балбес. Ну, и ржавый же рубанок,
А как он котируется на поэтской бирже?"
"Так кустаришка, поэтская икра,
Но любопытен тем, что статистическое эхо:
Был футуристом, да вишь куда заехал
Законструктивился: крах".
Штейн побледнел. С морщиной отчаянья,
Капустное ухо распустил и приплавил.
Поэт рыча запевал заглавие:
"МЕДНЫЙ ЧАЙНИК"
Лоснящийся красной медью,
На примусе пар заносит,
Начищенный и надменный
Воющий броненосец.
И гайки на нем бесцветны,
И как убедителен винтик,
Как точно оем бассейна
Равен английской пинте.
Он, меднобронной массой,
Луженым желудком урчащий,
Отливает червонн-е масло
Кляксами об чашки.
И в этих отлитых латах
Покрытый шлемом индустрии
Он стоит под паргшя крылатый,
На боках отгибая утро.
И, отуманясь ш градус,
Сыпанет золотистой дробью.
Подумай - какая радость
Построенное ведро!"
Штзйн растерялся. Желтая зависть
Душила. Уже пропитался мозг:
"Что такое Барабанов? Мелкий мерзавец,.
Для мамонта разрухи-одна из моськ".
Барабанов услышал. Там стало тихо.
Зажужжали шаги о дверное стекло.
Барабанов вошел.-"Крыть-так уж в лоб.
Моя фамилия-Жихов".
Штейн ощурился. Евгений Иваныч
Глотнул слюну: "Предъявите мандат.
Х -хе. Это, Дима, наш комендант.
Послушайте,
Но Штейн резанул поперек: "Избе
Не угнаться за 3ападом на родной осине:
Там алюминий, стекло, асбест,
Почему ж конструктивизм возник в России?"
Барабанов нажллился: "Вот именно, да-да.
Вэпрос, вот именно, эсэровский. Но вот что:
Почему это в стране, где воздушнач почта
И грочее и прочее-течение "Dada"?1
"Dada", эта заумь: Крученых по-французски
То же, что, вот именно, до Октября у нас.
Ага: различна база для музыки
В хозяйстве концерна и в хозяйстве масс.
В первом поэту отпущены: весна,
Ода урбанизму и неземлые звуки;
В другом-поэту-очки да руки
Строить, вот именнэ, вести, разъяснять".
"Бросьте, бросьте-зуб заболит.
Пэнимаешь-насосался на рабфаке открытий
И прямо граммофоном. Но запомните, "крытик":
Мы рождены для вдохновенья.
Для звуков сладких и молите".
Он долго кипятился то громче, то тише,
3 окрикивая всякую попытку реплик.
БараЗанов погрогал какую-то пепельницу,
Ч:о-то замурлыкал и вышел.
__________________
1 Дадаизм - литературное, течение на Западе, соответ
ствующее нашему заумничаньью.
2Алексей Крученых - поэт, открывший заумь.
Но Штейн погиб. На скамье бульвара
Под аплодисменты разбуженных галок
Он то качался, то срывался в ярость,
Нервно черча по песку палкой.
Искусство - громоздко. Оно только отмечает.
Злачит это в воздухе. Значит это властит.
"Поэт" уж не титул, а титул "мастер",
"Медный всадник" и "Медный чайник"
И снова бредил, толкая случайных,
Глядел с моста у Москва-реки на воду;
Смотрел, как Ленин читает "Правду"...
"Медный всадник" и "Медный чайни;с".
Астрахань.
22/XII - 1924.
ГЛАВА Х
"Маткеша". "Ну?" "Запрягай живота".
"А которого?" "Да нехай Ворончик".
"Ну же и ярмарка будет нонче".
"Само собой. Обожди - да вот так..."
"Не лапь-сама знаю". Хозяйство такое;
Поле у речки-гожее, недробное.
Яловка, поросая свинюха, а коней
Целых три. Но про это подробней.
Первый-гнедой, в белых чулках,
Характер нервный, кавалерийский.
Дылда за ним всю кампанию рыскал.
Звали его-"Полкан".
Второй-"Дырявый", масти соловой.
Его бы, одра, татарину на ветошь,