Улыбка Анаит
Шрифт:
Увидев кандидата в женихи, Анаит совсем неожиданно для родителей топнула ногой и на гроши, заработанные пионервожатой в школе, уехала без спроса в Ленинград, поступила в медицинский институт и даже ухитрилась снять койку в большой коммунальной квартире, где ради прибавки к стипендии мыла полы и окна. Узнав об этом, чернокнижник полностью лишил ее материальной поддержки, хотя Нонна Владимировна тайком от мужа временами все-таки подбрасывала ей десятку-другую.
Я пребывал в полном неведении и терзался догадками, несколько раз пытался объясниться с родителями, но дверь не отпирали, и даже спиной чувствовал любопытные глаза соседей. Правда однажды ко мне подошел Автандил и посоветовал
А спустя год уехал и я.
Глава 2
Утром мне позвонил сын и сказал, что будет вечером и не один. Я знал, о ком речь, и восторга не выразил. У него полгода уже продолжался роман с разведенной особой на три года старше и с ребенком, а неделю назад он известил меня о своем намерении жениться, после чего мне пришлось вызывать скорую помощь.
Его мать, которая была осчастливлена новостью на неделю раньше, грозила самоубийством, и это было вполне в ее стиле, ибо всякий раз, когда наше чадо устраивало экспромт по женской части, она клялась наложить на себя руки, а мне оставалось лишь сожалеть, что слово в очередной раз не сдержано. Сегодня она даже снизошла до звонка, полюбопытствовав, почему я ничего не предпринимаю? В последний раз я слышал ее голос лет, кажется, пять или шесть лет назад и был так удивлен, что вместо того, чтобы бросить трубку поинтересовался и вроде бы даже вежливо:
– А почему я должен что-то предпринимать?
Поскольку в завершающий год нашей совместной жизни я уже не мог разговаривать с ней как воспитанные люди, она была удивлена не менее, чем я ей, и потому сразу же спустила с тормозов:
– Тебя не волнует, что твой сын собирается жениться на какой-то черемухе?
– Мы говорим меньше минуты, а у меня уже начинается мигрень, – пожаловался я.
– Чтоб ты сдох! – зарычала она и бросила трубку, но только для того, чтобы через минуту позвонить снова и продолжить фонтан.
– Если ты полагаешь, что я намерена сидеть, сложа руки, и наблюдать, как погибает мой единственный сын, то глубоко заблуждаешься.
– Кажется, именно это сказала тебе мать твоего третьего любовника, когда застала вас за чтением Кама Сутры.
– Нет, ты, видимо, никогда не сдохнешь! – завопила она и бросила трубку, к моему бесконечному облегчению уже окончательно.
Валерка объявился, как и обещал, – к новостям НТВ. Он довольно причудливо заимствовал родительские черты и был очень не типичен, особенно благодаря великоватому армянскому носу, обретенному у папы, и пронзительно голубым глазам, унаследованным от мамы. Неясно было, правда, в кого он такой бледнолицый, поскольку его мамаша белой, аки алебастр не была тоже. Учился он (а правильнее было бы сказать, создавал видимость учебы) на архитектора и имел наивность полагать, что я это воспринимаю всерьез.
– Мать в истерике, батя!
(Сто раз просил его не называть меня «батей». Как об стенку горох!)
– Это ее естественное состояние, – уклончиво заметил я.
– Завтра мы собираемся прийти к ней
– Кто третий?
– Ее дочь…
– А обо мне подумали? – заорал я. – Твоя мать уже звонила мне сегодня…
– Да? – искренне удивился он.
– После ее звонка я принимал «Капоприл». Можно представить, что мне грозит после того, как вы явитесь к ней всей компанией.
– Между прочим, Аглая – беременна, – сказал он и, видя, что я уже начинаю оседать, предпринял попытку успокоить: – От меня…
Когда явилась Аглая, я уже лежал на кушетке, а Валерка бегал вокруг, размахивая полотенцем. Я смотрел на избранницу и пытался понять, что в ней нашел мой сын – очень уж замухрышиста, казалось бы, воплощение гладильной доски с антеннами рук и ног плюс пакля неухоженных волос неопределенной масти.
Впрочем, похвастаться, что я всегда понимал молодежь, не могу.
– Тимур Иванович, – сразу же приступила к делу Аглая. – Почему вы против, чтобы я вышла замуж за Валеру?
– Потому что ему еще целый год учиться, и он не в состоянии содержать семью из трех человек, – почти умирающим голосом промямлил я.
– Но ведь есть еще и мой заработок…
– Боюсь, что после того, как вы уйдете в декретный отпуск, вам будет не до содержания семьи.
Судя по взгляду, который был брошен на моего сына, я понял, что парню грозит погром. Однако уже в следующую секунду была очевидна несоразмерность этого погрома тому, который уготован мне, ибо в комнату уже реактивным снарядом влетала моя бывшая, опрокинув при этом два стула, оказавшихся на ее пути. Она аномально не могла входить, она могла только влетать.
Бывшую звали Роза, и это была откровенная насмешка над именем, в чем я успел убедиться в первый год нашей совместной жизни, про себя назвав ее Шипом, искренне сожалея, что слово это не женского рода. С той поры она мало изменилась – та же высокая прическа, та же сутулость, вызывавшая во мне почему-то ассоциации с Пизанской башней, те же бордельный макияж и ураганные параметры. Как-то я заметил ей, что ее бурное дефиле из спальни в ванную по утречку может быть самостоятельным эстрадным номером, где ничего не надо менять и в первую очередь выражение лица, которое в эти минуты чаще всего было таким, будто обвалился рубль. Теперь это лицо более, чем неопровержимо свидетельствовало, что предстоящая женитьба сына воспринимается ею как гораздо больший катаклизм, и от того мы были вправе предвкушать небывалое представление.
Продолжая наблюдать за нюансами, я в который раз убедился, что основное свойство Розы – непредсказуемая стервозность – осталось не вариабельным. Она ловко камуфлировала это фальшивым имиджем страдающей от непонимания бессребреницы, входя в образ всякий раз, когда обстановка складывается не в ее пользу и регулируя уровень остервенения, как температуру воды в душевой. Хотя Валерку мы ухитрились поделить примерно поровну, тем не менее, Роза неизменно устремлялась в кавалерийскую атаку, когда мое влияние на сына оказывалось сильнее, особенно при решении судьбоносных вопросов. И теперь была исполнена твердой решимости рулить.
– Можно было бы и тише, – заметил я, кивая в сторону опрокинутых стульев.
– У меня сегодня тяжелая голова! – объяснила она, не здороваясь.
– Зная тебя, могу сказать, что твоя голова хотя и тяжела, но не настолько, чтобы ты могла понять, тяжела она или нет, – уточнил я.
Не удостоив меня ответом, она обвела комнату критическим взглядом:
– Мог бы устроиться и лучше…
– Что тебе до нас… – заметил я.
Впрочем, можно было и не замечать. Внимание потенциальной свекрови было уже сосредоточено исключительно на подруге сына, которая уже начинала ерзать.