Улыбка фортуны
Шрифт:
Алик вот какой уже год пишет труд по математической логике. Плетет свои умозаключения, как Пенелопа ковер. Специалисты говорят, что то, что он пишет, гениально. Но книгу не издают, слишком сложно она написана, и большинство математиков ее просто не понимает. Я не математик, не мне судить, но что выражает он свои мысли сложно, хотя и логично, это уж точно.
Вот прилетел на Запад Володя Буковский (обменяли на Корвалана), написал книгу «И возвращается ветер…». Изложил там человеческим языком идеи Вольпина по правозащитным вопросам. И всем стало ясно, что «идея Алика была гениальной и безумной одновременно». Но живем-то мы в безумном мире, и нивелировалось в нем безумство аликиных идей, осталась одна гениальность. Может, и среди математиков найдется такой Буковский и доведет до ума простых смертных идеи Александра Сергеевича Есенина-Вольпина.
Коржавин… 4-го марта в Бостоне был его «творческий вечер» (беру в кавычки, так как «вечер» был днем). Народу собралось столько (приехали, прилетели), что яблоку упасть негде. Вечером близкие друзья собрались у меня (был как раз день моего рождения)
А я? Ради этого вопроса я и сел снова за стол. События последних лет были столь богато насыщены различными приключениями, что описать их в эпилоге просто невозможно. Да и повторяться не хочется. И друзьям в письмах описывал, и по радио много раз рассказывал. Есть у меня такой грех — больше люблю говорить, чем слушать. Поэтому и по радио люблю выступать — слушатели ответить не могут. А побывал я в Вене, изъездил вдоль и поперек Италию, посетил Мюнхен, Франкфурт, Париж, Цюрих, снова Рим, потом улетел в Штаты. На зависть многим американцам ухитрился за месяц изъездить чуть ли не все самые интересные места Штатов: форт Росса, все побережье Калифорнии, город-призрак Вирджиния-сити, игорные дома Рено и Лас Вегаса, плавал и катался на водных лыжах в пустыне Тассон, скакал на лошади по озеру Чарли, спускался в пещеры Карлсбада, слушал джазы в Новом Орлеане, купался на пляжах Флориды, осматривал музеи и, конечно, выступал по радио в Вашингтоне, пил пиво под Ниагарским водопадом и доехал таким образом из Калифорнии, где временно работал, в Бостон на постоянную работу в Массачусетском университете, которую через несколько месяцев бросил… Потом пригласили в Канаду. Работал сразу в двух институтах, построил дачу — маленькую хижину, прилепленную к скале над озером в ста милях от Монреаля, но ни разу в ней не переночевал. В августе 1976 года очередной съезд общества нематологов состоялся во Флориде. Поехал я туда на своей Хонде (марка машины) Ехал не спеша, посещал по дороге друзей в различных городах и штатах. Доехал. Встретился с коллегами. Американцы — народ радушный, а тут и из Европы знакомые приехали, в общем, встретили меня приветливо. И хотя английский мой язык оставлял желать много лучшего, но слушая доклады, я понял для себя самое главное: делать мне в нематологии больше нечего. Прошли те времена, когда в книге «Достижения фитопатологии» — своеобразной энциклопедии, изданной в США в 1958 году — говорилось «русский ученый С. Г. Мюге возбудил интерес к совершенно новой и, кажется, многообещающей проблеме…» (дальше следовало краткое изложение моих работ). Теперь физиологи вполне управляются без меня. Более того, мне за ними не угнаться. Работают в различных направлениях, различных уголках мира и различными методами. Стали исследовать вглубь, а я, дилетант, привык плавать по поверхности.
После съезда состоялся банкет. В зале были накрыты круглые столы на десять персон каждый. Когда я вошел, большинство мест было уже занято, и чтобы не навязываться кому-либо в компанию, сел за единственный еще никем не занятый стол. Вскоре ко мне пересел с другого стола директор международного института паразитологии, потом старейшие физиологи. Вскоре наш стол напоминал что-то вроде скопища патриархов и оказался в центре внимания зала.
Хотя я считал себя человеком не слишком тщеславным, но тут испытывал чувство, близкое к блаженству. В таком же блаженном состоянии духа я возвращался в Канаду. Хонда была тогда совсем молодая, бежала выше всех дозволенных полицией скоростей. Особенно она не выносила, если впереди ехал грузовик, и всегда норовила его обогнать. (Как приятно сваливать собственные грехи на других, даже на неодушевленные предметы). В горах Северной Вирджинии уже чувствовалась осень. Опавшие листья приятно шуршали под колесами, солнце светило ярко, но не жарко. Благодать! И мысли мои крутились вокруг: осень в природе, осень в моей жизни. Урожай снят, больше такого не предвидится. Коле я теперь могу быть полезным только деньгами, об этом позаботился. Самое время умирать. Вот как эти мошки, разбивающиеся о ветровое стекло моей Хонды… Раз — и готово! А впереди ехал большой грузовик, и Хонда много раз пыталась его обогнать. Но слева тянулась двойная сплошная линия, указывающая, что обгон запрещен. Наконец, она стала прерывистой, я выехал на встречную часть дороги и тут увидел, что впереди грузовика тянется целая вереница автомашин. Я прибавил газу. Вдруг впереди показался идущий навстречу и тоже огромный грузовик. Отступать было некуда. Справа вся дорога была занята движущимися машинами, слева — обрыв. И я с каким-то остервенением, если не сказать, восторгом надавил до отказа педаль акселератора. «Как мошка», — мелькнуло в голове. Хонда развила бешеную скорость, и перед самым носом встречного грузовика мы обогнали колонну.
Следовало придумывать, чем теперь заняться. Из гельминтологии я решил уходить твердо. К этому времени срок моего контракта с университетом истек, и, по Квебекским законам, я мог целый год жить, ничего не делая, получая по безработице три четверти моей зарплаты. Пришла мысль заняться гастролями — фокусы, телепатия, гипноз. Еще в Калифорнии меня приняли в «Братство фокусников», и я убедился, что могу делать трюки не хуже профессионалов. Устроил в Монреале что-то вроде пресс-конференции и дал один платный гастроль. В результате в одной из франкоязычных газет (правда, не без дружески-родственного участия) появилась большая хвалебная статья. Но подобные гастроли, во-первых, нужно было организовывать; во-вторых, если превратить это увлечение в работу, то получится тяжелый труд. А к труду, как, наверное, уже заметил читатель, я отношусь прохладно. То ли «исправительно-трудовой лагерь» меня в свое
После нескольких, видимо, удачных выступлений русская секция Радио Канада предложила мне стать их внештатным комментатором по науке. И решил я прокомментировать те вопросы, которыми еще совсем недавно занимался — влияние гормонов роста растения на его физиологические и биохимические процессы. Но одно дело — выступать в роли экспериментатора и искать ответы на вопросы, как действует то или иное вещество, и другое — прокомментировать вопрос, почему оно действует. И тут я столкнулся с громадным количеством «белых пятен» в современной науке. Почему, например, из одной и той же клетки образуются различные ткани, когда гены, то есть, матрица, на которой формируются белки, во всех клетках одного и того же организма одинаковые? Если часть генов не работает из-за того, что связана с особыми ген-репрессорами, то откуда берутся эти ген-репрессоры? Почему они образуются не во всех клетках? Как объяснить с позиций современной медицинской науки действие акупунктуры? Почему с помощью гипноза можно вызвать ожог, рану, или, наоборот, чем объяснить ритуальное хождение по горящим углям и многое, многое другое.
Память моя напоминает захламленный чулан. Нужную вещь иной раз там сразу и не отыщешь, а барахла полно. И вот, покопавшись в этом барахле, я вспомнил целый ряд старых и теперь совсем забытых работ. Сопоставив и проанализировав эти работы, я подумал, что зря физиологи вот уже полвека ищут химический посредник между гормонами и ферментами. Дело тут в том, что создается электрический ток, который влияет на статические заряды клеточных структур и регулирует адсорбцию или освобождение уже существующих в клетках ферментов. Но если это так, то он может тем же путем регулировать и репрессоры генов, то есть, илиять на синтез новых ферментов. Можно объяснить с этих позиций и действие акупунктуры, и влияние одного организма на другой, и многое, многое еще.
Однако, все это правомерно, если гипотеза верна. Но где ее доказать, если я в данный момент не работаю. Где взять дорогостоящие приборы, реактивы и прочее? И тут мне пришло в голову: если теория правильная, для ее доказательства вовсе не нужно сложной аппаратуры. Маятник Фуко не ахти какое сложное с технической стороны сооружение, а ведь доказывает вращение Земли. Собственно говоря, для доказательства этой теории нужно показать всего две вещи: во-первых, что электрический ток, равный по силе и направлению тому, который образуется в результате воздействия гормона роста, может вызывать ростовые процессы и при отсутствии гормона (тогда он действительно является посредником между гормоном и процессами роста!); во-вторых, следовало показать, что в изменяющемся слабом электрическом поле меняется адсорбция и элюция разных ферментов.
И вот в ванной комнате моего большого друга, доктора Екатерины Васильевны Бердниковой, у которой я в то время снимал комнату, был проделан такой эксперимент. От молодых проростков пшеницы отрезалась та часть первоначального листа (колеоптиль), которая не содержит гормонов, но способна расти, если в раствор, в котором она находится, добавить незначительную концентрацию гормона. От карманного фонаря с помощью солевого (другого не нашлось) реостата была подобрана оптимальная сила тока и подведена к концам колеоптилей. И колеоптили начали расти! Когда я это показал Е.В., она пришла в восторг, схватила фотоаппарат и сделала несколько снимков. Эти снимки оказали мне потом неоценимую услугу, так как помогли возбудить интерес к данной проблеме у многих специалистов. Университеты Макгилл и Квебек предложили рабочие места и лабораторное оборудование. Подтвердилась и вторая часть этой гипотезы. Директор института паразитологии, в котором я раньше работал, предложил сделать доклад на международном съезде нематологов под эгидой его института. Доклад я сделал, но ожидаемого резонанса он не получил. Большинство пожимали плечами: а какое отношение это имеет к нематодам? Другие просто ничего не поняли, так как мой английский, как я уже замечал, оставляет желать много лучшего.
Однако, так сказать, на отходах этой идеи я чуть было (по мнению некоторых) не нажил огромное состояние. Дело в том, что только одна провинция Квебек ежегодно производит на шесть миллиардов долларов овощных и фруктовых консервов. Остаются миллионы тонн неиспользованной клетчатки. И вот исследователи во всем мире ломают голову над тем, как ее приспособить в дело. Были выведены особые микроорганизмы, способные разрушать клетчатку до глюкозы, а питаясь этой глюкозой, расти, размножаться и создавать продукт питания. Но вот беда — есть такой закон в химии, закон действующих масс, или, как его теперь называют, закон обратных связей: продукт реакции тормозит саму реакцию. Короче говоря, для того, чтобы фермент этих микроорганизмов работал, его надо все время отделять от глюкозы. Есть такой способ — диализ, основанный на том, что более мелкие молекулы глюкозы проходят через целлофан или сконструированные на его основе фильтры, а белки (в том числе и ферменты) задерживаются. Но целлофан состоит из целлюлозы и разрушается тем же ферментом, целлюлазой.
И вот я предложил вылавливать этот фермент в электрическом поле на угольном фильтре. Благо, уголь одновременно и адсорбент, и проводит электрический ток. Если пустить через него ток, противоположный заряду фермента, фермент к углю приклеится; сменил направление тока — фермент освободится. Компания, в которой я разработал этот метод, находилась при франкоязычном университете, мои объяснения сразу не поняли, сделали эксперимент не так, как надо, результат не получили и охладели к нему. А потом и я охладел к этой компании. Прибор сделал, а до патентования все руки не доходят, да и денег на юридическое оформление жалко. Для того, чтобы патент купили, нужна реклама, а это не по моей части.