Улыбка фортуны
Шрифт:
Из вышесказанного у читателя может возникнуть впечатление, что я призываю к игнорированию моральных законов. Но это не так. Даже если бы я сам считал их пустой и ненужной формальностью, то и тогда не решился бы на такой призыв, но об этом потом.
«Фанатики доноса»
Очень характерным в качестве примера парадоксального критерия морали является доносительство на политически неблагонадежных в СССР и других странах коммунизма. Официальные моральные устои заключаются в следующем: страна строит самое справедливое, самое счастливое в мире общество. Следовательно, цель общественная гораздо выше интересов отдельной личности, мешающей этому строительству. Значит, долг каждого члена этого общества выявлять личности, мешающие построению всеобщего счастья. Однако эта мораль идет вразрез с моральным принципом не делать другим зла.
С одним из таких «фанатиков доноса» я близко сошелся в Карлаге. Его можно было бы считать прототипом Запятаева из романа Войновича «Претендент на престол». Во время Антоновского восстания он выполнял роль разведчика и связного между повстанцами и населением, оставшимся в деревнях. Для этого ему приходилось выдавать себя за ярого комсомольца, красного активиста. После подавления восстания он уехал учиться на рабфак и вернулся на Тамбовщину уже ветеринаром с целью выявить и свести счеты с теми, кто способствовал этому подавлению — создавал искусственный голод или сражался на стороне правительства. Вскоре оказалось, что «марать руки их кровью» нет необходимости, так как эту роль охотно берет на себя НКВД. Ему надо только указать на жертву. Вскоре «полетела» вся «верхушка» Тамбовщины, потом те, кто успел разъехаться. Если верить этому ветеринару, то и в деле Тухачевского не последнюю роль сыграла его анонимка. Попался этот стукач, вроде пресловутого воробья, на мякине. Скот кормить было нечем, он, согласно инструкции, велел запаривать солому и мякину, но это не спасало коров от голодной смерти. Ветеринара в качестве «козла отпущения» «загребли», обвинив во вредительстве.
С этим врачом у меня были долгие споры. На мое замечание, что среди его жертв могли быть и люди, не причастные к советским зверствам и не одобряющие их, он парировал:
— А ты, когда был на войне и стрелял в немцев, разве учитывал их настроения. Там, возможно, были антигитлеровцы, пацифисты, попавшие в тотальную мобилизацию, и просто хорошие люди. Но они надели на себя форму врага, дали присягу и вынуждены были выполнять задания командования, то есть, убивать.
— Так то же на фронте…
— А когда авиация бомбит тылы противника?
— Это все общие вопросы. Но вот мой отец. Он был ярым антикоммунистом, скорее всего, погиб где-то в лагере. На него явно кто-то донес. Но ведь доносчиком мог быть и «борец за справедливость» вроде тебя!
— А где и кем он работал?
— Мелким чиновником в экспортхлебе.
— Ага! Значит, он был одним из звеньев той цепи, которая отнимала хлеб у голодающего населения и переправляла за границу. На вырученные деньги закупали оборудование для создания индустрии. Индустрия была необходима для развития военного потенциала, а военный потенциал планировался для захвата всего мира (Мировая революция), то есть, для приведения всего населения земного шара в такое же скотское состояние, как у нас. Так чем же мне твой отец не враг?
Я не нашелся, что ему возразить…
Интересно, что и следователи где-то в глубине души не симпатизировали доносчикам. После того, как тот становился не очень нужен на воле, на него также заводилось «дело» и он арестовывался. При допросах следователи в этих случаях очень любили приводить фразу из «Детства» Горького: «Донос не оправдание, доносчику первый кнут». Так вот, бывших стукачей я много встречал в местах заключения. Чаще всего они соглашались сотрудничать с органами внутренних дел из страха получить наказание за какой-либо поступок, ставший известным этим органам, или из страха своим отказом попасть в группу «безыдейных» и лишиться определенных привилегий. Во всяком случае (по их рассказам), сам факт становления стукачом вызывал у них моральные муки. Для того, чтобы с душевной легкостью разоблачать «врагов народа», нужно было верить в справедливость своего поступка.
Интересен с этой точки зрения рассказ Л. З. Копелева в романе «Утоли моя печали». Будучи человеком бесспорно честным, но верящим в торжество коммунизма, он не согласился бы просто доносить на товарищей. Но когда дело коснулось разоблачения шпионских тайн Советского государства, он охотно принял участие в выявлении «предателя родины». В то время ему сочувствовал и не верящий в коммунизм А. И. Солженицын, который, как бывший офицер, с антипатией отнесся к человеку, рискнувшему уменьшить военную мощь своего государства, даже если эта мощь создавалась путем шпионажа и прямого воровства. Правда потом,
Мораль и «внутренний голос»
Разговоры с бывшими стукачами (а большинство из нас сидело по доносу стукачей, и их все ненавидели), натолкнули меня на мысль проанализировать наличие «плохих» и «хороших» качеств в душах окружающих. Разумеется, деление на хорошее и плохое было субъективно, так как поступки я классифицировал сам. Кроме того, в уголовном лагере или пересыльной тюрьме, где я содержался, в основном, «отбросы общества», можно было ожидать большего скопления «плохих» качеств, чем в обыденной жизни. В основном, мои опыты велись в пересыльных тюрьмах, где люди не заняты работой и постоянно просили меня «показать гипноз». Нужно сказать, что уголовники почему-то очень легко поддаются внушению, а под гипнозом они легко проявляют естественные порывы души. Если гипнотизер внушает человеку во время транса сделать поступок, близкий к его душевной потребности, он это делает очень охотно. По мере уменьшения естественности данного поступка для данной личности заставить ее сделать этот поступок для гипнотизера все труднее. И, наконец, заставить совершить противоестественный для данного человека поступок практически невозможно. Например, давая свернутую в трубку бумагу и внушая, что это — кинжал, я предлагал испытуемому зарезать спящего соседа по нарам. Даже самые отъявленные воры, за исключением профессиональных убийц и бывших парашютистов-десантников, делать это отказывались. Сидящие за изнасилование не проявляли никакого энтузиазма, если им внушалось, что перед ними лежит их мать или сестра, хотя в других случаях проявляли явный интерес.
Большинство мошенников отказывалось действовать в ситуациях, когда им предлагалось, по их понятиям, совершить явную подлость (например, предать товарища по преступлению).
Беседуя потом с этими людьми в нормальном состоянии, я сопоставлял линии их поведения, которые осуществлялись ими в повседневной жизни, с поведением в состоянии гипноза, и обнаружил явное сходство. Это привело меня к выводу, что «моральные нормы» заложены в каждом из нас.
И еще в этих разговорах выявилась любопытная закономерность. Если вор, грабитель или просто жулик шел «на дело» «через не хочу», то это дело или кончалось провалом, или осаждалось неприятным пятном на его совести. Может быть, поэтому уголовный мир очень суеверен. Среди татуировок почти всегда можно встретить «Нет счастья в жизни» — (это чтобы не сглазить); «не забуду мать родную» (чтобы умилостивить Бога обещанием выполнять пятую заповедь за счет двух последующих). Но главное, все они считают, что в «делах» надо прислушиваться к тому, что подскажет «внутренний голос».
Самыми аморальными, по моим наблюдениям, были дети состоятельных родителей, шедшие в уголовный мир не по нужде, а «по призванию». Для них не было никаких моральных критериев, и если внушить, что проступок пройдет для них безнаказанно, для проявления их подлости и садизма не было границ. К счастью, такие личности даже среди уголовников попадаются не очень часто. Впрочем, по их утверждению, на совершенные ими подлости их тоже толкал «внутренний голос».
А как часто мы совершаем и хорошие, и плохие поступки по наитию! Каждый, кто собирал деньги среди своих друзей и знакомых на какое-нибудь «богоугодное» дело, знает, что люди гораздо легче расстаются с более значительной суммой в состоянии душевного порыва, чем соглашаются вносить регулярную подать, руководствуясь только разумом. Зато, совершив плохой или невыгодный для себя поступок, мы говорим потом «бес попутал», «черт меня дернул». Ф. Г. Лорка пишет, что искусство, вдохновленное бесом, — самое лучшее, самое подлинное. Потому что бес сидит внутри человека и не диктует ему извне (как ангелы или музы), а вырывается наружу и дает выход всему внутреннему огню. Испанское выражение «с бесом» так и переводится «с огоньком» [6] .
6
«Синтаксис» № 9 стр. 112.
Короче говоря, наши поступки часто зависят не от здравого смысла и даже не от проявления свободной воли и, тем более, не от боязни нарушить моральные или уголовные законы, а от каких-то не зависящих от нас импульсов. Поскольку из поведения отдельных личностей складывается поведение толпы, государства, народов, то не удивительно, что Л. Фейхтвангер, проанализировав исторические события средневековой Испании, приходит к выводу, что история развивается не благодаря, а вопреки волевым усилиям людей, считающих, что они творят историю.