Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии
Шрифт:
Куда нести добычу? Домой? Глупо. Что сказать маме? Что скажет она?
Отнести на работу к папе? Но его трудно застать, он редко бывает в своем кабинете, больше пропадает на руднике.
Я решил: пойду к лейтенанту Барханову. Выложу ему все, что знаю. Пусть наш поселковый милиционер разберется в этой загадочной истории.
И тут я почувствовал, как горячая дрожь пробежала от чуба до мизинца на ноге. Ну и растяпа же я! Что натворил! Нельзя было брать рукой ключ. Нельзя было без платочка в руке открывать шкафчик, брать сервелат и банки. Ведь лейтенант Барханов смог бы тогда вызвать
И поделом.
Выслушав меня, лейтенант Барханов со странной подозрительностью дотошно заставил повторить, как все было. Будто у меня три разные истории. Я даже обиделся — словно он и меня в чем-то подозревает. Уж больно настороженно воспринял лейтенант мой рассказ.
Наконец лейтенант Барханов сказал:
—Ты не переживай. Тот, кто сделал это, не такой уж простак. В отличие от тебя, он все учел и, скорее всего, следов не оставил. Можешь мне поверить. Не удивлюсь, если он работал в перчатках. А башмаки надел старые, чтобы на улице их выбросить, незаметно сменив на другие.
— А где у него были другие?— простодушно воскликнул я.
— В портфеле, конечно.
Я не выдержал:
— Откуда вам известно — был ли у него портфель?
— А по-твоему он вошел в школу, открыто неся колбасу и банки?
Все просто и верно, а мне и в голову не пришло. Лейтенант Барханов глянул на часы. Половина пятого.
— Директор в школе?— отрывисто спросил он.
— К пяти должен быть. Так тетя Зина сказала. К пяти просил отпечатать про это самое письмо без подписи. Это провокация, правда?..— я искательно заглядывал в глаза лейтенанта.
— Возможно,— кивнул лейтенант.— Уж больно все складно. И твоя мама, конечно, знает или догадывается, чья это работа — и письмо, и все остальное. В этом я уверен. Но нужны улики.
— А вы... Вы думаете, все поверят, что это... специально...— я с трудом находил слова. Сердце колотилось ужасно.
Лейтенант вздохнул, помедлил. Сказал тягуче, осторожно:
—Не сомневаюсь. Уж больно простенький сценарий. Подбросили наживку, компромат, так сказать — и тут же письмецо, сигнальчик. Проверяйте, дескать. И получается, все сходится, все сходится. И сигнал, и доказательство... Человек под подозрением, все вокруг понимают, что происходит чушь собачья, а... А поди докажи, что чушь. На то и ставка сделана. Тень чтобы бросить, подозрение. Хитрец это сработал.
—А вы докажите, докажите!— закричал я.— Спасите маму! Она не виновата.
Лейтенант Барханов строго глянул на меня и спокойно сказал:
— Оставить вопли! Отвечать на мои вопросы... Где сейчас это самое письмо без подписи?
— Где же ему быть, если не у директора? Оно же к нему пришло. Он об этом и в приказе пишет.
— Все ясно!— лейтенант Барханов стремительно поднялся.— Пошли в школу. А
Он отпер сейф и спрятал улики.
Мы подошли к школе одновременно с директором. Мумин Ахмедович протянул милиционеру руку.
— Неужели к нам? Чем обязан, товарищ начальник?
— А вы в кабинет свой пригласите, там и скажу.
— Прошу!— широким жестом директор позвал лейтенанта Барханова к двери, ведущей в вестибюль. Милиционер обернулся ко мне:
— А ты, Володя, здесь подожди. Сам понимаешь...
Они скрылись в школе, а я зашел в беседку и достал увесистый бутерброд, который соорудил мне на дорожку лейтенант Барханов, узнав, что я не обедал. Когда он разрезал колбасу, там, в отделении, чтобы прослоить ею два куска хлеба, как будто копировалкой, я испуганно дернулся:
— Не сервелат?
— Докторская,— ответил милиционер.— А что, сильно не любишь сервелат?
—Сто лет бы его не видел теперь! — выпалил я.
Я не лукавил. Твердо знал, что отныне, увидя сервелат, буду обязательно вспоминать полные обиды, боли и укоризны глаза математика Лобачевского. Но хуже, если портреты Лобачевского станут с той же неумолимой логикой высекать в моей памяти две багровые палки сервелата. Это было бы ужасно. Неужели отныне я буду бояться смотреть в кабинетах на портреты гениев отечества, опасаясь, что встречусь взглядом с Лобачевским?..
Я не успел доесть бутерброд и до половины, как во двор торопливо вышел лейтенант Барханов.
— Где твоя машинка?— нетерпеливо спросил он, и я обрадованно вскочил, решив вдруг, что ему уже все ясно и что машинка понадобилась затем, чтобы печатать протокол допроса разоблаченного преступника.
Ни слова не говоря, лейтенант Барханов показал мне какую-то бумажку, а потом заслонил ею солнце — да так, что спагетти солнечных лучиков просеялись сквозь дырочки в тексте. Лейтенант Барханов цедил солнце, проливая на меня догадку. Уж кому-кому, а мне этот почерк, эти сквозные колодцы из буквы «о» были отлично известны.
— Письмо без подписи?— догадался я, с ужасом чувствуя, что неудержимо краснею.
Лейтенант кивнул. Во взгляде его вновь появилось что-то чужое, жесткое.
— Неужели отпечатали на нашей машинке? — уронил я.
Такого поворота событий я не ожидал. Что же это выходит? Поклеп на маму отпечатан на нашей с Андреем машинке?
Ловко сработано, ничего не скажешь!..
— Так где же она?— повторил вопрос милиционер. — Где «Москва»?
— Где же ей быть?! — воскликнул и — Там. В классе.— Я на миг осекся и добавил: — Если... конечно...
Мы поспешили в класс, я дернулся было к шкафу, но лейтенант Барханов остановил меня:
— Не спеши. Не надо повторять ошибок. Дай-ка лучше мне...
Он извлек из кармана чистый платок и, укутав им ладонь, потянул за ручку шкафа.
Футляр стоял там, где и был оставлена. Машинка на месте.
— Возьмем ее с собой,— сказал лейтенант Барханов.— Справку о временном задержании машинки в качестве вещественного доказательства я тебе выдам.
— Берите!— воскликнул я.— И не надо мне никаких справок. И машинки не надо. Мне мама нужна, а не справка.