Улыбка Моны Лизы

Морис Джулианна

Но, очевидно, это совсем не беспокоило Люка.

Он попросил ее подержать соковыжималку, а затем начал ласкать ее сосок свободной рукой. У Ники подогнулись колени, и тогда он прижался к ней еще теснее. Она почувствовала его упругие бедра и всю силу его желания.

— Мы не должны…

— Не должны что? — Он коснулся ее шеи. — Слишком поздно. Обернись, — прошептал он.

Она обернулась и встретила его губы. Когда они наконец могли опять свободно дышать, он уперся лбом в ее лоб. Целуя ее снова и снова, он пробовал скрыть

свое возбуждение, но Ники явственно чувствовала, в каком он состоянии.

— Надо заканчивать с лимонами, — пробормотал он наконец.

Кивая, она выскользнула из его объятий.

Ники стала насыпать сахар в старый кувшин его бабушки. Но краем глаза она видела Люка, особенно страдальческое выражение на его лице.

— Это действительно так болезненно? — с любопытством спросила она. Для нее возбуждение выражалось лишь в общей истоме тела.

Вместо ответа он улыбнулся:

— Сандра никогда не спрашивала меня про это.

— Она была слишком застенчива.

— Ты тоже.

— Ха, — усмехнулась она. Но Люк смотрел на нее так, словно перед ним была невероятно сексуальная и красивая девушка, хотя она знала, что на самом деле все не так.

— Сейчас я не могу думать ни о чем другом, — спокойно сказал он. — Так что, если не возражаешь, я приму душ и переоденусь.

— Нет… не возражаю.

— Спасибо. Холодный душ, конечно. Как обычно в последнее время.

«Успокойся, — сказала себе Ники. — Не будь идиоткой!»

Она стала готовить лимонад, размешивая сок, воду и сахар. Салат, который она уже приготовила, ждал своей очереди в холодильнике, а бифштексы лежали в кастрюле, готовые к жарке.

Через пару минут вернулся Люк с мокрыми, взъерошенными волосами:

— Хочешь принять душ и переодеться?

Ники кивнула.

— Тогда давай. А я пока займусь бифштексами.

— Их следует перевернуть, когда…

— Думаю, я справлюсь, — прервал ее Люк. — Поторопись и не напоминай мне, что я не могу получить на завтрак то, что хочу.

Его намек был настолько прозрачен, что Ники покраснела. Она сняла фартук и выбежала из кухни.

Ники пришла в себя к тому времени, когда они сели обедать, но, взглянув на чувственный рот Люка, она тут же вновь возбудилась.

— Еще салата, дедушка? — предложил Люк.

Тишина.

Ники обменялась взглядом с Люком, но прежде, чем она успела что-то сказать, раздалось громкое «мяу» и в дверях показался кот.

— О, дорогой, — Ники начала вставать, но Люк остановил ее.

— Мя-у! — потребовал кот, трогая лапой ногу профессора, словно хотел сказать: «Я знаю, у вас тут бифштексы, где моя доля?»

— Ладно, — пробормотал профессор. — Упрямец!

Он аккуратно отрезал кусочки бифштекса и бросил коту, который стал подбирать их с пола. Затем, наевшись, кот замурлыкал и потерся о ногу Джона.

Раздался смех, похожий на смех Люка,

но оказалось, что это смеется профессор.

Старик нагнулся и погладил голову кота:

— Нужно дать тебе имя. Думаю, Винсент подойдет.

— Как Винсент Ван Гог, — сказала Ники, — у него тоже не было уха, как у нашего кота. Художник отрезал его себе при попытке самоубийства.

— А что, все художники склонны к самоубийству? — спросил Люк.

— Конечно, нет, — сказал дедушка. — Искусство пробуждает в человеке самые лучшие чувства.

— Генри Джеймс сказал, что искусство — это наша жизнь, — добавила Ники. — И что не существует замены силе и красоте этого процесса.

— Верно, — согласился дедушка. Он строго посмотрел на внука. — Искусство во всем, что мы делаем, и оно не должно быть ограничено куском камня или краской на холсте.

— А как же наука? — спросил Люк, улыбаясь Ники.

Джон кивнул.

— И наука.

Ники пнула Люка под столом:

— Не стройте иллюзий, Джон. Люк прагматик. Теории и концепции искусства слишком абстрактны для него.

Люк обратил внимание, что Ники не сказала, что любовь была тоже слишком абстрактна для него.

Ники не занималась картинами профессора уже несколько дней. Утром они славно поработали на свежем воздухе, и теперь казалось странным сидеть в этой тихой комнате.

«Сконцентрируйся», — велела себе Ники.

Она пристально смотрела на картину Мэри Кассатт — портрет матери с ребенком. Иногда она желала родить ребенка, такого, как на картине, зачатого в любви и с надеждой на будущее.

Девушка вздохнула и подняла картину. Нужно вернуть ее в спальню, где она висела много лет.

— Что ты несешь, Николь? — спросил профессор, когда она вошла в зал.

Ники замерла, едва не уронив картину, понимая, что Джон не должен видеть портрет, который слишком напоминал жену профессора.

— Ээ… ничего. Просто убираюсь.

Джон протянул руку. С болью в сердце Ники подала ему картину. Она смотрела на лицо Джона, в котором отразилась боль утраты от потери женщины, которую он любил больше жизни.

Через бесконечную секунду портрет упал на пол. Джон сел на стул и закрыл лицо руками. Слезы катились из-под его ладоней.

Ники почувствовала, что плачет сама.

Люк наблюдал за дедушкой и Ники из другого зала.

Он испугался. Нет, он просто ужаснулся.

Пытаясь сохранить спокойствие, Люк сжал кулаки. Он видел перед собой настоящую любовь, а также невыносимую боль, которую она причиняла. Жизнь преподала ему слишком жестокий урок, а ведь ему тогда было всего лишь семнадцать… Никогда нельзя желть слишком многого, нельзя надеяться, потому что мечты терпят крах в мгновение ока.

И все же Люк видел в Ники яркий свет любви, которой сам он не доверял, любви, которая вдруг стала нужна ему…