Умереть бы раньше, чем проснуться

Айриш Уильям

Когда я добрался до верха, то нашел рядом с лестницей закрытую дверь. Ну что ж, по крайней мере дверь; я ее толкнул в надежде, что она откроется. Я себя убеждал, что, если кто-нибудь за этой дверью находится, он должен был раньше услышать, как я шел по лестнице. Эта мысль меня успокаивала. (Хоть бы никого там не оказалось!) Наконец я заглянул внутрь из дверного проема.

Комнату должна бы была освещать луна, но на окнах с выбитыми стеклами висели длинные занавески. Сквозь них просачивались тонкие лучики света.

Я осмелился спросить шепотом:

— Дженни, ты здесь?

Я повторял этот вопрос в каждой комнате, и вот, здесь, наконец кто-то кашлянул в ответ. Я прикрыл рот рукой, чтобы не закричать. Я так вспотел, как будто на дворе стояло лето, а не зима. И вдруг я похолодел, снова услышав кашель. Он был похож на кашель ребенка; собрав все остатки мужества, я оперся о дверь, чтобы подавить желание умчаться вниз по лестнице. Хорошенько подумав, я решил, что этот странный звук больше похож не на кашель, а на мольбу о помощи.

На полу высилась груда какого-то тряпья или чего-то в этом роде. Я чуть громче позвал:

— Дженни! — И когда я был на пределе отчаяния, тюки, или что там такое валялось на полу, зашевелились. Мне почудилось, что оттуда выпрыгивают крысы… а может, выползают змеи. Я крепко вцепился в дверь, чтобы не свалиться прямо на пол.

На самом же деле из этой бесформенной кучи показались две ноги, две маленькие ножки. Одна черная, потому что на ней был чулок, другая белая, без чулка.

Внезапно весь мой страх улетучился — я все уже понял. Даже в полутьме я увидел блузку и понял, почему она кашляла, у нее во рту торчал кляп.

Я рискнул зажечь спичку, можно было бы раздвинуть занавески, но это заняло бы больше времени. Вспыхнула спичка, и мы убедились, что в комнате, кроме нас, никого нет. Глаза Дженни блестели, но было видно, что они опухли от слез. Я заметил узел от кляпа и погасил спичку; мои руки должны быть свободными, чтобы его развязать.

У меня это получалось довольно хорошо, я считаю себя опытным в таких вещах. У Дженни еще были связаны руки за спиной и очень крепко стянуты ноги. Для такой работы пригодились бы руки побольше моих. Мне показалось, что прошла целая вечность, пока я освобождал Дженни от веревок. И каждую секунду у меня было предчувствие, что на меня набросятся сзади и начнут душить.

Закинув руку ей за спину, я помог Дженни подняться. Она поплакала еще немножко, наверное, не могла сразу остановиться.

— Куда он ушел? — спросил я.

Между всхлипами прорывался только какой-то писк.

— Не-е-е… знаю, — наконец смогла она сказать.

— А давно ты его не видела?

— Как лу-у-на вы-ы-шла.

— Он ушел из дома?

— Кажется, я слышала его шаги на дворе.

— Может, он совсем ушел, — сказал я с надеждой.

— Нет… Он сказал, что пойдет копать яму… и что потом вернется… для того, чтобы… чтобы…

— Для

чего?

— Чтобы зарезать меня своим ножом. Он вырвал у меня волос и попробовал на нем этот нож, хотел проверить, хорошо ли он наточен.

Непередаваемый ужас охватил нас, и мы стали озираться вокруг.

— Пошли отсюда! Ты идти можешь? — спросил я.

— У меня ноги онемели, — пожаловалась Дженни.

Она попыталась встать, и одна нога у нее подвернулась. Я ее поддержал, чтобы она не упала.

— Обопрись на меня, — посоветовал я.

Мы вышли из комнаты, спустились по лестнице и попали в холл, освещенный луной. Если бы нам удалось выбраться отсюда!

Мы шли, изо всех сил стараясь не шуметь, постепенно боль в ногах у Дженни утихла, и нам все легче становилось продвигаться вперед.

— Осторожней, не шуми, может, он где-то здесь нас поджидает, — прошептал я.

Вдруг случилось то, чего я боялся. Резкий треск, похожий на выстрел из пистолета, словно парализовал нас. Доска, на которую мы наступили, треснула и расщепилась пополам. И хуже всего было то, что моя нога застряла в этой деревяшке и я никак не мог ее вытащить.

Мы пыхтели, как целый полк солдат, стараясь освободить мою ногу из этого неожиданного капкана; я так застрял, что даже стащив башмак, не смог ее вытащить.

В конце концов мы сдались и сели на предпоследнюю ступеньку, смирившись со своей участью… и стали ждать.

— Дженни, уходи одна, — предложил я. — Уходи пока можно, пойдешь прямо по дороге, ее сейчас, при луне, видно…

Но Дженни приклеилась ко мне как пластырь и вскрикнула:

— Нет, нет! Ни за что я без тебя не пойду! Если ты должен остаться, значит, я тоже останусь. Иначе будет несправедливо.

Какое-то время мы сидели, не проронив ни слова, и только тревожно вслушивались в тишину. Изредка мы пытались ободрить друг друга, говоря о том, во что сами не верили.

— Может, он не вернется до утра, а нас тогда кто-нибудь найдет?

Но кто может прийти в этот заброшенный дом среди леса?

Он единственный знал о существовании этого дома.

— Может, он вообще не вернется…

Но если он не собирался возвращаться, то зачем тогда ему было связывать Дженни — мы оба это понимали.

— Почему, ты думаешь, он так поступил со мной? Я никогда не делала ничего плохого, — спросила меня Дженни.

Я вспомнил о том, что слышал от моего отца, когда исчезла Милли Адамс.

— Он «линатико» сбежавший или что-то в этом духе. Он что-нибудь с тобой сделал? — спросил я Дженни.

Я только знал, что очень нескоро Милли нашли в лесу под ворохом старых газет. Но это я, конечно, не мог рассказать такой девочке, как Дженни. И шутливо заметил:

— Ты знаешь, в школе, наверное, когда-нибудь потом будут смеяться над твоим приключением.