Умереть на сцене
Шрифт:
– Тем не менее… скажите, а звонят вам в какое-то определенное время?
– Да, после двух. Утром у меня репетиция, вечером спектакль, а в середине дня я дома, отдыхаю. Но не точно в одно и то же время. Иногда телефон звонит около трех, иногда ближе к четырем часам… Вчера без пятнадцати три было.
– Понятно. – Шеф посмотрел на часы. – Что ж, я думаю, что отыскать вашего хулигана будет не особенно сложно. А в дальнейшем планы у вас какие? Будете в суд подавать?
– В суд? А разве можно? В смысле, за вот такое телефонное хамство можно и в суд?
– Можно,
– Да, конечно. Среди адвокатов, тоже, знаете ли, театралы встречаются. Я посоветуюсь, спасибо за идею. Действительно, не физиономию же ему бить, этому хулигану. Суд – это самое разумное, вы правы!
– Тогда давайте поступим так: прежде всего, выясним, с какого телефона вам звонят. – Шеф повернул голову в сторону открытой двери и, не повышая голоса, позвал: – Нина!
– Да, сейчас, одну минуту, – откликнулась Ниночка.
Почти сразу зажужжал принтер, скрипнул отодвигаемый стул, и процокали каблучки. Ниночка вошла в кабинет и положила на стол Баринова лист бумаги с двумя короткими столбиками цифр: дата и номер телефона. Даты были разные, а номер телефона один и тот же.
– Это не сотовый, – голос у Нины почему-то звучал виновато, – это номер стационарного рабочего телефона главного режиссера драмтеатра.
– Что? – Рестаев схватил листок, всмотрелся, потряс головой, словно в недоумении, снял очки и снова поднес список к глазам, потом вернул очки на место и растерянно всплеснул руками: – Но как же?! Это же невозможно! Понимаете, этого просто не может быть! – Он растерянно смял листок в руках. – Этот телефон стоит в моем кабинете. То есть что же получается? Я ухожу домой, а кто-то заходит в мой кабинет и с моего телефона звонит мне… не знаю… не представляю… это уже какой-то запредельный цинизм!
Я, честно говоря, смотрела на режиссера с некоторым удивлением. Такая наивность у взрослого человека показалась мне странной и неестественной.
– А кто имеет возможность зайти в кабинет в ваше отсутствие?
– Да никто не может, зачем кому-то заходить, когда меня нет?
– Но ключ от кабинета у кого-нибудь есть, кроме вас?
– Ключ? Зачем ключ, я кабинет не запираю.
– В каком смысле «не запираете»? Что, даже на ночь?
– А зачем запирать? Это же театр, посторонние у нас не ходят, за этим вахтер следит… Вот на вахте, там все ключи есть, и от моего кабинета тоже.
– Минуточку, кажется, я не совсем понял, – опешил Баринов. – То есть к вам в кабинет в ваше отсутствие может войти любой сотрудник театра? От артиста до театрального сантехника?
– Да зачем артисту заходить, если меня там нет? И тем более сантехнику? С сантехниками я вообще никак не пересекаюсь, с ними все вопросы начальник хозяйственной части решает.
Мы с Гошкой переглянулись, а Александр Сергеевич покачал головой:
– Понятно. Доверие к коллективу, конечно, дело хорошее, но в данном случае… Смотрите, как
– Это невозможно! – горячо заверил Рестаев. – У нас на вахте работают исключительно добросовестные люди! Они комара постороннего не пропустят.
Я бы не удержалась и поинтересовалась, имеются ли в театре собственные, местные комары, и как именно на вахте их отличают от комаров посторонних, но шеф человек старой закалки, на мелочи отвлекаться не привык.
– Заходит в ваш кабинет…
– Совершенно невозможно!
– Или, воспользовавшись вашим отсутствием, в кабинет заходит кто-то из сотрудников…
– Абсолютно невозможно!
– И осуществляет хулиганский звонок посредством вашего же телефона, – изящно закруглил шеф.
Я ждала очередного протестующего выкрика, но режиссер почему-то промолчал.
– Если вы передумали и не хотите, чтобы мы продолжили искать этого телефонного хулигана, мы не настаиваем, воля ваша. Мы уважаем ваши чувства и даже не потребуем денег за уже проделанную работу. – Шеф указал на бумагу, которую режиссер все еще нервно сжимал в руке.
– Но он же… он же не перестанет звонить? Как вы считаете?
– Не знаю. Есть, конечно, шанс, что эта забава ему уже надоела или надоест в самое ближайшее время.
– Это возможно, вы правы… Но тогда… Получается, что я так и не узнаю, кто этот негодяй? Мне ведь с этими людьми работать, и что? До конца жизни буду сомневаться в каждом? – Он встал, прошелся по кабинету, потом резко обернулся к Баринову: – А вы действительно так можете? Телефон поставить на прослушку, так это, кажется, называется?
– Можем, но зачем? Номер телефона, с которого звонят, мы уже определили, голос вы все равно узнать не можете… Если на то пошло, логичнее поставить камеру в вашем кабинете, а потом просмотреть запись.
– Ну конечно же! Конечно, это же самое простое решение! Камеру в кабинет, и уже завтра я буду знать… это же не сложно? У вас ведь есть камера? А когда вы сможете ее поставить?
– Да хоть сейчас. Гоша?
– Может, лучше Рита? Меня в театре могут узнать, Андрей Борисович, как я понял, не хочет афишировать…
– Да-да, совершенно не хочу! Конечно, Георгий Александрович, я вас всегда рад видеть, но ведь надо будет как-то объяснить… А Рита, наверное, сможет прийти ко мне в качестве… ну, например…
– В качестве журналистки, – подсказал шеф. – Рита, что скажешь?
– Самый удобный вариант, – согласилась я и объяснила Рестаеву: – Я внештатный корреспондент газеты «Вечерний бульвар».
– Прекрасно! Только давайте не сегодня, сегодня у нас с Феликсом… Феликс Семенович, директор наш, и мы с ним сегодня с министром культуры встречаемся. Феликс будет деньги клянчить, – Андрей Борисович криво улыбнулся, – а я группа поддержки. Так что давайте договоримся на завтра, приходите часов в десять в театр. Мы сейчас репетируем «Горе от ума», сделаете вид, что хотите взять у меня интервью! Вы ведь сумеете сделать вид, что вам интересно?