Умирание земли и жизнь мира
Шрифт:
После того, как мы сделали вступление, мы можем привести несколько указаний, которые будут сказаны не в личном смысле, хотя и связаны с личным. Большую часть враждебностей к духовной науке можно понять только, приняв во внимание их возникновение и их становление. Например, там или здесь кто-нибудь самым резким образом выступает против духовной науки. Бывают и другие случаи, чем тот, который я имею в виду, но во многих случаях противодействие духовной науке исходит из подобного тому, что я сейчас приведу, как конкретный случай.
Я был однажды во Франкфурте на Майне, где должен был читать лекцию. Мне телеграфируют, что со мной желает говорить один человек. Я ничего не имел против этого и сказал, что он может со мной говорить тогда-то. Этот человек пришел и сказал: «Я, собственно, уже давно езжу вслед за Вами, чтобы увидеть, не смогу ли я когда-нибудь говорить с Вами».
Я ничего не мог иметь против этого, но я также ничего не имел и за это. Затем этот человек говорил еще о многом. Но к духовной науке необходимо относиться серьезно, а тогда необходимо отклонить многое, что только притворяется и хочет показать себя очень ученым. Нельзя идти на компромиссы с чем попало. Я не был невежлив с этим человеком, но я его отклонил, дав ему понять, что я в дальнейшем не буду с ним встречаться. Это было моим глубочайшим убеждением, что
Теперь же я хочу в связи с этим упомянуть о другом. Наш друг Риттельмейер писал недавно в журнале «Христианский мир» об отношении нашей духовной науки к религиозному вопросу и пытался при этом в заслуживающей признания и благодарности форме разбить некоторые другие предубеждения против нашей духовной науки. Хорошо всем известный д-р И, Мюллер почувствовал себя вынужденным написать ряд статей против статьи д-ра Рит-тельмейера в «Христианском мире». В мои намерения, конечно, не входит вникать в то, что написал д-р И. Мюллер, ибо в течении долгого ряда лет существенным моим стремлением всегда было не говорить о д-ре И. Мюллере, ибо я имею основание ограждать духовную науку от дилетантских устремлений и не запутывать в какие бы то ни было компромиссы. И я думаю, что это лучше всего можно достигнуть, если не считаться в речи с тем, что должно действовать — если это только может действовать в силу своей собственной ценности. Никогда не упоминал я о д-ре Мюллере в какой-либо особенной связи. В наше время мало развито чувство того, что в этой области, собственно, является действительности правдой или неправдой. Если вы просмотрите статьи И. Мюллера, то вы увидите, что они содержат довольно много того, что нужно назвать «объективной неправдой», вызванной либо легкомыслием, либо чем-нибудь другим. Они полны ею. Эти вещи нужно иметь в виду. Мне пришлось однажды характеризовать подобную неправду: неправду Десеуара в моих «Загадках души». И я теперь очень жду, — на то, как я там обличил этого берлинского профессора, должен был бы собственно последовать ответ. Прочтите только вторую статью в моей книге «О загадках души» о том, как действует профессор Дессуар. Конечно, каждый, кто после этой статьи, в настоящее время уже вышедшей в свет, будет писать о книге Десеуара, не считаясь с этой статьей, явится соучастником в его неправде. Но к этим вещам сейчас относятся не так, многие скажут в свое оправдание: «я этого не знал». Как будто тот, кто произносит какое-либо утверждение, не должен сначала как следует познакомиться с вопросом. О таких упреках, будто мои плакаты являются кричащими, я предоставляю судить тем, которые знают плакаты и лекции И. Мюллера. И о том, что мои лекции рассчитаны на особенную человеческую жажду сенсации, об этом я также предоставляю судить другим. Еще не, так давно один очень почтенный пожилой человек, который действительно стремится составить себе добросовестное суждение об этих вещах, сказал мне, что он собственно удивляется, что на мои лекции ходит так много людей, так как я совершенно не стараюсь сделать их легкими. Очень легко можно доказать, что обвинения Мюллера несправедливы. Ибо в городе, где духовная наука еще не пустила корней, на простое объявление обыкновенно приходят на мои лекции немногие, а там, где приходят? многие, это происходит оттого, что в том месте действительно добивались этого и работали. Но я не хочу больше останавливаться ни этом, разве только укажу на последний отрывок из речи И. Мюллера, где он говорит о том, что я говорю о «драме Бога», который Должен быть искуплен человеком и т. п. вещи. И где И. Мюллер полтора столбца наполняет тем, что приводит из моей книги «Христианство как мистический факт» несколько фраз, которые он вырывает из общей связи, как ему только вздумается. Но благодаря тому, что он выпускает предыдущее, все, что он говорит превращается в совершенную бессмыслицу. В моей книге о христианстве говорится о «драме Бога» и об Его зачарованности совершенно противоположное. И. Мюллер показывает этим то, что он не сумел разобраться в моих книгах. В этом я ему определенно верю. Но, не поняв совершенно ничего, И. Мюллер судит об этой книге. Я часто указывал на то, что эта книга видит главный нерв в Мистерии Голгофы, в отличие от всех остальных мистерий. И. Мюллер совершенно не ощущает этого. Итак, я никогда не потребовал бы, чтобы он понимал мою книгу: не думаю также, чтобы он был способен к этому, но он ее критикует. И замечательно Следующее: книга эта была напечатана в 1902 году, так что в 1906 году уже прошло четыре года с ее появления. Было известно, что я именно тогда, в том первом издании изложил мое отношение к естествознанию с одной стороны, к философии — с другой. Книга «Христианство как мистический факт» стала известна. Если она была еще неизвестна И. Мюллеру — это его дело. Но я упоминаю, что в 1906 году она была уже известна и что она так не была связана с моим общим мировоззрением, как например, моя «Философия свободы».
Итак, тот, кто в 1906 году составлял себе мнение обо мне, должен был брать меня с точки зрения всего моего миросозерцания и, в сущности, не мог брать только одну половину его. Итак, это факт, что в — 1906 году уже прошло 4 года с появления «Христианства». В 1906 году мне была прислана книга И. Мюллера «Нагорная проповедь». На ней была надпись «Д-ру Р. Штейнеру в приятное воспоминание о «Философии свободы» Майнберг, 17. VIII. 1906 года.»
Это был один из тех фактов, которым я вынужден был игнорировать, ибо невозможно вступать в компромисс с теми направлениями, о которых я говорил и я считаю это своим правом — молчать, вместо того, что бы сказать: «я так-то и так-то смотрю на эти вещи», когда кто-нибудь подходит ко мне таким образом. Но это-то больше всего раздражает людей — когда молчишь. Я сказал, что противодействие духовной науке следовало бы искать в реальных обстоятельствах. Часто людям бывает гораздо более неприятно, когда вскрывают эти реальные обстоятельства.
Я привел вам этот маленький случай в пояснение психологии И. Мюллера для того, чтобы вы могли видеть яснее, чем мы увидели бы только из его статей.
ЛЕКЦИЯ 3 УМЕРШИЕ ЖИВЫЕ 5. 02.
– 1918 г
Мои дорогие друзья! Сначала обратимся опять к духам, охраняющим тех, кто стоит на полях событий нашего времени.
Духи ваших душ, действенные стражи, Отнесите на ваших крыльях молящую любовь наших души Доверенным вашей охране людям Земли.
Чтобы соединяясь с вашей силой, Мольба наша сияла бы помощью для душ, Которые она ищет любя.
И пусть Дух, к Которому мы стремимся в течении ряда лет, Благодаря дарованной нам духовной науке, И Который ради свободы человечества и Земли, Рада их преуспевания, в развитии прошел через Мистерию Голгофы — пусть будет с вами и вашими трудными обязанностями.
Дорогие друзья! То, что мы много раз обсуждали, о чем мы здесь часто говорили с самых различных точек зрения, а именно, что смена между бодрствованием и сном имеет в человеческой жизни еще более глубокое значение, чем это кажется внешнему наблюдению, об этом, следовало бы очень помнить при общем рассмотрении мира и при практической, в самом идеальном смысле, установки себя в мире. Обыкновенному наблюдению известен тот кажущийся факт, что человек своим сознанием переживает смену между состоянием бодрствования и состоянием сна. Мы знаем, что это только кажущийся факт. Ибо часто с самых разнообразных точек зрения говорили мы о том, что так называемое состояние сна продолжается не только от засыпания до пробуждения, но что, для известной части нашего существа оно продолжается также и от пробуждения до засыпания. Мы должны сказать: мы никогда не бодрствуем всей полнотой нашего существа. Сон простирается и на наше состояние бодрствования. Мы непрерывно спим одной частью нашего существа. Мы можем спросить себя: какой частью нашего существа мы непрерывно действительно бодрствуем во время так называемого «бодрствования».
Мы бодрствуем в отношении наших восприятий, в отношении всего, что мы между пробуждением и засыпанием воспринимаем из чувственного мира через наши чувства. Это именно и является характерным для обыкновенного восприятия, что мы при пробуждении переходим из состояния несвязанности с чувственным миром в состояние связи с ним, что наши чувства очень быстро вступают в деятельность и это вырывает нас из того смутного состояния, которое мы в обыкновенной жизни знаем, как «состояние сна».
Итак, мы в истинном смысле слова бодрствуем нашими восприятиями чувств, Менее бодрствуем мы, но так что мы это состояние можем обозначить, как действительное «бодрствование» в отношении нашей «жизни представлений». Мы должны отличать жизнь восприятий от подлинной жизни мышления и представлений. Когда мы размышляем, отрешаясь от чувственного восприятия, т. е. когда мы не обращены на внешнее, то при этом размышлении мы уже в обычном смысле и в высшем смысле слова бодрствуем, хотя это бодрствование в чистой жизни представлений все-таки носит оттенок «грез» у одного человека больше, у другого меньше. Хотя у некоторых людей в жизни представлений может примешиваться нечто от грез, в общем мы все же можем сказать: мы бодрствуем и тогда, когда мы представляем себе.
Но мы не «бодрствуем», когда мы чувствуем. Конечно, чувства поднимаются из неопределенной недифференцированной душевной жизни и благодаря тому, что мы «представляем» себе чувства, что представления, т. е. бодрственная деятельность постоянно примешивается к чувствованию, мы думаем, что мы и в чувствовании бодрствуем. Однако, в действительности подвижность нашей души в чувствовании совершенно та же, что и при обыкновенном сновидении. Есть глубокое сходство между состоянием сновидения и подлинным состоянием чувствования. Если бы мы всегда были в состоянии, то, что мы увидим во сне освещать нашим представлением так же, как мы освещаем нашу жизнь чувств, мы совершенно в такой же мере разбирались бы в нашей жизни сновидений, как мы разбираемся в нашей жизни чувств, ибо подлинные чувства присутствуют в душе совершенно так же, как сновидения. Чувства, аффекты, даже в известном смысле жизнь страстей присутствуют в нашей душе так же, как видения снов. На основании своей бодрственной жизни ни один человек не может сказать, что, собственно, происходит, когда он чувствует, или в том, что он чувствует. Как было сказано, это поднимается из неопределенной, недифференцированной душевной жизни и затем освещается светом представления. Но это есть жизнь сновидений. Это сродство жизни аффектов и чувств с жизнью сновидений хорошо известно и неоккультистам, например, прекрасный эстетик Фридрих Теодор Фишер часто подчеркивал глубокое сродство, существующее в душевной жизни человека между чувствованием и сновидением.
Еще глубже лежит в душевной жизни подлинная жизнь воли. Что знает человек о том, что, собственно, происходит в его внутреннем, когда он говорит: «я хочу взять книгу» и когда рука протягивается и берет книгу? То, что здесь совершается между мускулом и нервом, то, что тогда происходит в организме, а также и то, что происходит в душе для того, чтобы волевой импульс перешел в движение, в действие, об этом человек знает не больше, чем о событиях глубокого сна, лишенного сновидений. Это фактически так: подлинная сущность жизни нашей воли освещается жизнью наших представлений, поэтому она предстает так, как если бы мы ее осознавали: но подлинная сущность жизни нашей воли протекает в действительности также и между пробуждением и засыпанием в совершенном состоянии сна.
Итак, мы видим: мы действительно, в истинном смысле слова «бодрствуем» только в отношении нашего восприятия в чувственном мире и нашей жизни представления. Но мы спим так же и в состоянии бодрствования, в отношении нашей жизни чувств, которую мы, собственно, проводим как во сне, а особенно в отношении нашей жизни воли, которую мы, собственно, непрерывно просыпаем. Так простирается состояние сна в состоянии бодрствования.
Итак, представим себе, как мы проходим сквозь мир: бодрственно переживаем мы нашим сознанием, собственно, только восприятие чувственного мира и мир наших представлений. И в это переживание человека включен мир, в котором плавают наши чувства и волевые импульсы, мир, который нас окружает подобно тому, как нас окружает воздух, но который совершенно не входит в наше обычное сознание. Кто таким образом подходит к вопросу, тот поистине недалек от признания вокруг себя так называемого сверхчувственного мира.