Умирать подано
Шрифт:
Шкрабов же, как человек честный, но в тонкостях уголовного права не разбирающийся, решил, что признание – вещь не принципиальная и даже где-то необязательная. Киллер был прекрасен в своем устном творчестве, словно былинный сказитель. Разве что без гуслей.
Виригин терпеливо выслушал повесть о белом бычке и превратностях его судьбы. Про то, как в скверике гуляющий Шкрабов нечаянно подобрал дьявольскую игрушку, нечаянно передернул затвор и еще более нечаянно нажал на крючок. И нет его вины, что выстрелил пистолет и попала пуля
Выслушав, Илья закатал былинщику справа.
Былинщик замкнулся в обиде, но после второй оплеухи разомкнулся и попросил воды.
– А разве можно бить людей? – с тревогой в голосе спросил он, выпив первый стакан.
– Тебя – можно, – коротко ответил Виригин. Шкрабов опять попросил воды и уголовный кодекс.
Выплакавшись, он заявил, что готов к деловому разговору, и уточнил, не будет ли ему послаблений в случае чистосердечной правды. И где там адвокат?
Адвоката ждать долго, а у меня котлеты стынут, – сказал на это Виригин и снял часы.
– Да, да, я все понял.
Опустив историю своей тусклой жизни, Шкрабов в спешном порядке геройски вломил журналиста Карасева вместе с его грандиозным замыслом.
– Скажите, он жив? – по завершении влома спросил стрелок.
– Не знаю, не знаю, но показания дать успел. – Виригин действительно не знал о состоянии Карасева. – Поэтому вот ручка, вот бумага, и быстренько за работу. Все то же самое, только в письменном виде. Скидка срока на десять процентов, как при сезонной распродаже. Вперед. Есть время разбрасывать камни, а есть не разбрасывать.
Оставив киллера наедине с мыслями, Илья переместился в дежурную часть для доклада о предварительных успехах в раскрытии.
– А что «терпила»? Будет жить?
– Конечно, будет. Только стоя. Помощник оторвал голову от газеты.
– Мужики, кончайте ямбом крыть. Что, Шекспиры?
– Молчи, глупец. Илья, меня начальство разрывает, что там?
– Неосторожное обращение с оружием. Один У другого ствол покупал, испытывали, ну и… Этот наш припух и в бега.
– Тьфу, я-то так рассчитывал на заказушку.
– Тебе не все ли равно?
– Да как сказать. Приятно просто. На самом деле дежурному было приятно попасть в приказ. Умелая организация работы, задержание наемного убийцы… Как минимум месячный оклад в виде премии. А за нечаянный выстрел в задницу?.. Накрылась премия в квартал.
– Короче, он там сейчас все напишет, я проверю, и пускай прокуратура с ним кончает. У меня отпуск в «красном уголке» или в деревне? Так как раненый?
– Говорю ж, ничего страшного. Касательное ранение самых мягких тканей. Завтра выпишется. Откуда ствол у него?
– У мальчишки выменял. На два «Плей-блудска».
Виригин вернулся к летописцу Нестору-Шкрабову.
– Скажите, меня расстреляют?
– Нет, – твердо успокоил Илья. – С этого года у нас введен электрический
Виригин изъял у творца лист, пробежал глазами.
– Нормально. Только слово «жопа» пишется через «о». Это так, на всякий случай. А в целом – молодец. Так и быть, заменим электрический стул на газовую камеру. Свежее дыхание облегчает понимание. Это я оставляю у себя. Буду перечитывать при плохом настроении. Что писать и объяснять следователю, я сейчас расскажу.
– А вы кто?
– Я тут пол мою.
Через полчаса Виригин определил несчастного киллера в камеру хотя и не газовую, но по степени воздействия не менее сильную, и помчался в больницу к раненому репортеру для претворения в жизнь внезапно возникшего черного плана.
Водитель Серега заботливо окатил из шланга желто-синий бок «уазика», смыл грязь с колес и выключил воду.
– Одно и осталось – внешний вид. Внутренний отсутствует. Все, Игорюха, я на торпеду икону повешу, и вы, пока на заяву едете, сможете грехи замаливать. Тормозов – ноль, резина – как голова у Ленина, а теперь еще и фары не горят.
На жалобы Сереги Плахов давным-давно не обращал внимания, водители обязаны жаловаться на лысую резину или слабые тормоза, как зять – на плохую тещу. Это их водительское профессион-де-фуа. Черта характера.
– А мне теперь, Серега, все равно. Что молись, что не молись. Выгнали меня большевики из колхоза. Пойду в буржуинство, к Плохишам.
– Чего? Рапорт, что ли, написал?
– Ага. Как несоответствующий высокому званию офицера новоблудской милиции. Беру мало. Давай твоих курнем, что ли…
Водитель достал из нагрудного кармана сигареты, угостил Плахова.
– Я тут тоже рапорт писал, – продолжил жалостливую тему Серега. – Подумаешь, диван теще на дачу перевез. И надо ж на начальника автохозяйства было нарваться. У него дача рядом. Устроил разгон. Казенный бензин, казенная резина… Нашему командиру застучал. Сам-то, можно подумать, на личных «Жигулях» бревна для баньки возил. Теща говорит, всю дорогу ментовские грузовики разворотили. Я, между прочим, никуда не докладывал.
– Прав тот, кто первый.
Серега принялся вытирать лобовое стекло.
– Плахов! – из открытого окна отдела высунулась круглая физиономия дежурного. – Где тебя носит? У меня заяв накопилось, как вшей у дворняги. Давай быстро!
– Не дам, – отозвался Игорь и, бросив окурок, медленно направился к дверям. – Мне показали красную карточку. Поля не вижу.
– Какую еще карточку? – не унимался дежурный. – Заявы, говорю, висят. Мне, что ли, по-твоему, ехать?
– Ладно, погоди, сейчас подойду. Игорь не стал сворачивать к дежурке, решил минут пять поторчать в кабинете, успокоиться и перевести дух. Перед кабинетом на лавочке сидела старушка и читала газету. При приближении Плахова она подняла голову, сняла очки и приветливо улыбнулась: